Зона справедливости

Лукин Евгений Юрьевич

Судя по всему, до изъятия «святого письма» из почтового ящика Кирюша работал. На столе (всяких там мольбертов Чернолептовы не признавали) в окружении кисточек, склянок с водой и прочих причиндалов лежала прикнопленная четвертушка ватмана, на котором бледно начинало прорисовываться тоже нечто апокалиптическое: розовый перепуганный толстячок, из которого, разрывая нежную жирную плоть, лезет на свет божий какое-то жуткое шипастое чудовище. Акварель и немножко гуаши…

— Слушай, что вообще происходит?.. — возмущённо спросил Кирюша, бросая тетрадный листок

на стол.

Алексей криво усмехнулся.

— А ты разве ещё не понял? Конец света. Страшный суд на дворе…

Кирюша задумался. Внешне это выглядело так: замер, задрав клинообразную старообрядческую бороду, и вроде бы принялся высматривать что-то на потолке.

— Нет, — упрямо сказал он, снова обретая некоторую подвижность. — Не понимаю… Погоди! — Он повернулся к Колодникову и сдвинул брови. — Кто сейчас сказал про Страшный суд?.. Ты или я?

— Я…

— То есть ты тоже в курсе?

— Да.

— То есть ты знаешь… — Не сводя пристальных глаз с гостя, Кирюша потыкал пальцем в край стола, где валялось «святое письмо», — что всё это… далеко не просто бред…

— Знаю… — сдавленно ответил Колодников. — Потому и пришёл…

— Хм… — Кирюша задумчиво скорчил несколько гримас подряд. — И что ты обо всём этом думаешь?

— Чаем угостишь — скажу, — озлившись, буркнул Алексей, и они проследовали на кухню.

* * *

Рассказ Колодникова Кирюша выслушал с кислым, брюзгливым видом, насколько можно было судить по левой половине лица. Правую половину он прикрывал ладонью. Поза человека, который стесняется синяка. Потом шумно вздохнул, явил лик полностью и потянулся к своей чашке.

— Кстати, коронку я посадил на место… — сообщил он ворчливо ни к селу ни к городу. — Червонец слупили…

— Что?..

— Коронку, говорю… — Кирюша открыл рот и раздражённо щёлкнул ногтем по клыку из жёлтого металла. — Меня ж в арке этой вашей так с Божьей помощью уделало, что коронка слетела…

Помолчал, посопел сердито. Потом спросил:

— Слушай, Лёш, а тебе не кажется, что Господь Бог вершит этот свой Страшный суд несколько однобоко?

— То есть?..

— Что ж он только по одной заповеди-то карает? — Кирюша был явно не на шутку раздосадован непоследовательностью Господа Бога. — А остальные девять?..

— Н-ну… — Такая постановка вопроса, честно сказать, весьма озадачила Колодникова. — Сначала по одной… Потом, наверное, по остальным… — с диковатой улыбкой предположил он — и замолчал, моргая.

— Оч-чень интересно… — язвительно молвил Кирюша. — Это что же тогда выходит? За убийство — сам будешь убит, а за прелюбодеяние?.. Жена, что ли, гульнёт? А если холостой?

— Н-ну… — сказал Алексей. — Не знаю.

— И потом! — сквозь зубы продолжал Кирюша. — «Не убий» — согласен!.. Вот они, скрижали, вот она, заповедь! Но где это слыхано — за мордобой карать?.. Да не было никогда в жизни такой заповеди — «Не бей»!.. Или как это будет по-церковному? «Не бий»?..

Секунд пять прошло в растерянном молчании.

— Так что ты хочешь… сказать-то?.. — осторожно

прокашлявшись, спросил Колодников.

— Я хочу сказать, что чепуха это всё, — отрубил Кирюша. — И «святые письма», и… Короче, никакой это, к чёрту, не Страшный суд! Тут другое…

После этих его слов Колодников чуть отшатнулся, в глазах затеплилась робкая надежда. Кажется, не зря толкнуло его что-то изнутри — зайти к Чернолептовым.

— Слушай… — зашептал он, резко подаваясь к Кирюше. — А ведь правда… Сам чувствую: что-то тут не то… Ты пойми: я же не против самой идеи Бога… Но всему же есть предел! Кирюш!.. Просёк уже что-то, да?..

Кирюша поднялся и, с сомнением покосившись на Алексея, огладил клин бороды.

— Знаешь ли ты, что такое ад? — надменно спросил он.

Тон его Колодникову не понравился. Да и сам вопрос тоже.

— Знаю, — буркнул Алексей. — Сутки там провёл…

Кирюша Чернолептов его не услышал. Он мысленно оттачивал формулировку, не желая выдавать её в сыром виде.

— Ад, — изрёк он наконец, — это загробные угрызения совести.

— И что? — не понял Алексей, но опять услышан не был.

— Кипящая смола, котлы, черти с рожками… — задумчиво и в то же время пренебрежительно перечислял Кирюша. — Всё это — так, от недостатка воображения… Понимаешь, мы (то есть люди) — это как бы поле боя… пока живы, конечно… Совесть воюет с плотью, а плоть с совестью… Ну, как бы это тебе объяснить? Человеческое тело — всё равно что графитовые стержни в ядерном реакторе, оно гасит совесть, понимаешь?.. Стоит лишиться тела, совесть тут же выходит из-под контроля — и пошла вечная агония… Я, кстати, давно уже об этом думаю… Даже пару эскизов набросал…

— И что?.. — ещё тише повторил Алексей.

Секунду они смотрели в глаза другу другу. Потом Кирюша нахмурился и, продолжая держать паузу, повернулся к плите. Снял большой чайник и, с сосредоточенным видом подлив в стаканы кипятку, вернул на плиту. Всё это он проделал весьма осторожно и замедленно, словно боялся резким движением спугнуть строй формулировок.

— Так вот, арка… — молвил он, подсаживаясь к столу и протягивая руку к расписному заварочному чайничку. — Что там, собственно, произошло?.. Мне кажется, произошло некое мгновенное размыкание связи между телом и совестью. Грубо говоря, совесть сорвалась с цепи и расправилась с телом… Причём тем же способом, каким это тело расправлялось раньше с другими телами…

Приоткрыв рот, Алексей в оцепенении смотрел, как Кирюша Чернолептов с аптекарской точностью добавляет в стаканы заварку.

— Пошёл ты к чёрту! — сказал он наконец от всей души.

— Да нет никаких чертей… — меланхолично отозвался Кирюша, ставя чайничек на место. — Не бывает. Забудь о них… Я тебе говорю: просто срабатывает совесть… А как ты всё это ещё объяснишь? Сам только что сказал: твоя же оплеуха тебя и настигла… Меня, кстати, тоже…

— А если у человека вообще совести нет?.. — заорал Алексей. — Да тот же Полтина! Тот же Скуржавый!.. Бросит человека на рельсы — и спит потом спокойно!..