Зовите меня Апостол
Шрифт:
Распахнутые настежь ворота из проволочной сетки. Въезжаем, движемся вниз по склону. По бокам — сплошь кусты. Из темноты выныривает стена из гофрированной жести, ржавая, страшная, глухая. Тим притормаживает, я замечаю две машины — открытый пикап и легковушку. Останавливаемся рядом. К нам идет человек с фонариком.
— Оставайся в машине, пока не подойдет! — рявкаю я, наставив дуло Тиму в лицо. — Мотор не глуши!
Выскальзываю в ночь. Теперь различаю окружающее: территория «Гидродайна» на пологом склоне, вдалеке — лес. Со стороны прочих индустриальных развалин цеха не видно, стоит на отшибе. Потому, наверное, и предпочли его «третьи»
Тим поставил машину слева от пикапа и легковой. Выскочить перед «хондой» я не мог из-за фар, а тип с фонарем подходил как раз сзади. Осталось только спрятаться в низких кустах, молясь, чтобы не осветили случайно. Лег за кочку, выглянул.
— Датчи, э-эй, старина! — воззвал подходящий, шаркая ногами в пыли.
Тип — старший из парочки, болтавшей за столом на церковном барбекю. Тощий, как хронический наркот. Подстриженная борода окаймляет грубое угловатое лицо. Седые волосы сосульками падают на плечи. Эдакий Джордж Карлин, [50] не рассчитавший с голодовкой.
50
Джордж Карлин (1937–2008) — американский комик, актер и писатель.
Про себя я обозвал его Дятлом.
Фонарик в его руках мотнулся лениво туда-сюда. На меня не попал.
— Э-эй, Датчи, все в порядке? — спросил, обходя «хонду». — Не забыл привезти мне пачку «Кэмела»?
Нагнулся, заглянул в машину.
— Опять забыл…
Шорох он услышал, но сделать ничего не успел — только обернулся и охнул удивленно. Мой удар пришелся под левую бровь. Он шлепнулся наземь, чуть согнувшись в пояснице, будто свернутый ковер.
Я поднял фонарь, посветил на Тима. Тот вцепился в руль, лицо мертвенно-бледное — как бы инфаркт мальчишку не хватил. Квикпиковская табличка с именем белела в сумраке.
— Тим, езжай домой, — посоветовал я. — Это не для тебя. Ты не создан для ненависти.
В свете фонаря слезы переливаются и поблескивают, будто горный хрусталь. Кажутся драгоценностью, пока не присмотришься.
— Понял?
— Д-да, — выдавил, сглотнув.
— Тогда езжай! Убирайся отсюда к чертовой матери.
Мы любим мелкие неожиданности — неопасные, прирученные. Пушистые и приятные, как наши домашние звери. Но это не меняет того факта, что неожиданность, как и наши любимцы, — хищник. Потому мы всячески стараемся изгнать ее из нашей жизни.
На самом-то деле жизнь — сплошная неожиданность, которую мы привыкли не замечать. Вы уверены, что через секунду сердце ваше сократится так же, как и сейчас? Не остановится, а продолжит привычный ритм?
Секрет успеха в бою — подловить врага как раз на привычке не замечать обыденную неожиданность. Использовать его повадки, стереотипы восприятия.
Потому я не стал учинять спецназовские трюки вроде перебежек от тени к тени, кувырков и прочей акробатики. Не мудрствуя лукаво, побрел к цеху, затем вдоль стены, лениво помахивая фонарем, подволакивая ноги, шаркая в пыли и цепляясь за траву — как Дятел. Непроизвольно посматривал вверх — привычка военных времен. Мы тогда боялись крыш. Вошедшее в кровь и память на войне никогда уже не отпускает.
Звезды смотрели холодно и колюче.
Второго из парочки я обозначил как Дюбель. Он торчал у двери, подпирая
Я поднял фонарь высоко — попробуй-ка, разгляди меня, рокер Дюбель, тощий, под стать дружку Дятлу, но куда свирепее на вид. Гламурно злобный, вроде Сида Вишеса. [51]
51
Сид Вишес (настоящее имя Саймон Джон Ричи, 1957–1979) — британский музыкант, участник панк-группы «Sex Pistols».
— Куда Датчи подевался? — изрек Дюбель, повернувшись наконец ко мне. — Он че, сигареты твои забыл?
Я посветил ему в лицо. Он выругался, кулаком погрозил даже. За шаг до него я швырнул фонарь и пнул по яйцам. Он согнулся вдвое, и я заехал с маху в висок. Упав, Дюбель забился в конвульсиях. Я подумал: уже не встанет.
В старые добрые времена наци были покрепче.
Похоже, Дюбель с Дятлом отправились в гости к папе Адольфу. А я решил наконец вытащить пушку. Встал у двери, вслушиваясь. Дребезжащее эхо доносило мужской голос. Преподобный Нилл.
У меня снова скрутило кишки — то ли адреналин, то ли реакция на заводские развалины.
Шагнул за растрескавшийся бетонный порожек. Замер, вслушиваясь, внюхиваясь изо всех сил. Пахло пылью и фирменным мэннинговским — дерьмом с жареной картошкой. Постепенно глаза приспособились к скудному освещению, из сумрака выплыли усеянный мусором пол, сводчатые стены — как в пещере. Из-за угла сочился тусклый свет. Послышался смешок — слабый, растворившийся в огромном пространстве.
Я стоял в чем-то похожем на хозяйственную пристройку, заваленную непонятным хламом. Думаете, сейчас можно зайти на заброшенную фабрику и сразу сказать, что она производила? Как бы не так. В нынешнем мире все запуталось до невозможности. Нетренированный глаз видит лишь хаос. Думаю, развалины «Гидродайна» для меня и днем были бы не меньшей загадкой, чем ночью.
Справа обвалились с грохотом полки. Чудно, вот мы и просигналили на весь божий свет: Апостол Мэннинг на подходе. Что тут еще в темноте торчит? Ни зги же не видно.
Выставив руку перед собой, двигаюсь осторожно влево. У стены — рельсовые направляющие для тележек, вроде тех, на каких подвозят покупки из супермаркета к машинам клиентов. Крадусь вдоль них к тусклому свету. Дышу ровно, ступаю мягко, звуков лишних не произвожу — за исключением тонкого, щенячьего посвиста пониже талии. Второй пук пошел.
И вот голос слышится четче.
— И что ты, сука, теперь мне скажешь? Будешь мораль читать? Ну как, сейчас в твоей сучьей голове много осталось здравого смысла?
Злобный, торжествующий смешок. Нилл, никаких сомнений. Но завелся-то как, аж дыханье сперло.
Темноту разодрал женский визг, полный боли и страха.
Молли…
Хотелось бы написать: я все холодно и здраво рассчитал, как полагается профессионалу, и двинулся вперед. Но на самом деле я просто рванул сломя голову. Только чудом ни во что не врезался, ничего не свалил. Различал я в темноте лишь тусклый блеск направляющих для тележек. Мчался сквозь темень, позабыв про все невидимые преграды, ожидающие на пути.