Зовите меня Апостол
Шрифт:
Подбежав к углу, остановился. Уже рассвело — я различал пистолет у себя в руке. Я отчего-то всегда чувствую себя лучше, когда могу видеть свою пушку. По мне, орудие смерти должно быть весомым и зримым. Пару секунд глаза приспосабливались к увиденному. Затем выдали: за углом — нечто вроде погрузочно-разгрузочных платформ с решетчатым полом, пандусы к ним, под платформами навален какой-то хлам. На одной из них стоит керосиновая лампа, тусклая и слабая, от решетки падает на мусор чешуйчатая тень. Лампа негромко шипит, отчего тишина еще страшней. За зыбким коконом света — сумрак,
И я вижу Молли, связанную, рот ее заклеен липкой лентой. Молли стоит на коленях, такая светлая, чистая среди немыслимой грязи.
А перед нею — он, голый по пояс, на коже, покрытой бисеринками пота, — сплетение нелепых картинок из комиксов. Преподобный Нилл собственный персоной, демагог постиндустриальной эры. Наверное, моя давняя подружка Бренда, будучи социологом по профессии, вспомнила бы подходящий набор клише из умных книжек. Объяснила бы, представила психопаразитом, питающимся злобой и жизненным недовольством класса отупевших рабов сферы обслуживания. Сказала бы, что недовольство это — неизбежный результат. Мол, в экономике нельзя все время гнаться только за мертвыми числами, о людях думать надо.
И тут я в самом деле подумал о людях. А где ж наш приятель Джонни Мальчик-с-пальчик?
Глянул туда, сюда. Опа — вон беспризорный дробовик, прислоненный к стопке деревянных поддонов.
За спиной зашуршало.
Я кинулся наземь — мгновенная реакция окопного солдата на шум летящего сверху. Но бейсбольная бита все-таки зацепила затылок. Больно! И тряхнуло так, что мой кольт улетел в темноту. А я грохнулся лицом вниз, в хлам, на мешок с чем-то податливым, но плотным вроде цемента. Левую ладонь разодрал о торчащий гвоздь, но поначалу даже и не заметил. Перекатился на спину — как раз, чтобы словить удар по голеням. Ёш вашу мать, больно как! Но все же лучше, чем в лицо.
Надо мною высился Джонни Мальчик-с-пальчик, расчерченный светом на клеточки. Титан в поисках мести.
Видимо, он отошел по нужде, оставив дробовик, — потому, собственно, и был еще жив. Теперь, когда я лежал на спине, подставляя ноги под удары, надо было ему прыгнуть за оружием. Он бы успел раньше и выиграл. Но беда в том, что он уже считал: дело в шляпе. Бита у него, я корчусь на полу. К тому же после унижения на пикнике ему хотелось самоутвердиться. Быстрейший способ сохранить свое лицо — изуродовать чье-то чужое.
Потому он бросился на меня, размахивая битой. Зубы стиснул, глаза кровью налились — оживший кошмар про викингов и берсеркеров. Я полз, стараясь увернуться, подставляя ноги под удары, шарил вокруг в темноте, надеясь нащупать пистолет.
Знаете, у меня прочная душевная связь с отлаженным, надежным кольтом военной модели. Моя рука, судорожно скребущая бетон, ощутила-таки его прохладу. Здравствуй, дружок!
Бам-бам-бам!
Все три — в лицо Мальчику-с-пальчику. Он зашатался, задергался — его здоровенная туша не сразу смирилась с тем, что мертва. Затем шлепнулся навзничь, разбрызгав кровь по пыли.
Готов.
Мертвый Джонни походил на пьянчугу, пожелавшего долизать разлитый по полу
— Джонни? — позвал Нилл прямо надо мной. — Где ты, брат?
Он глядел из света в темноту, и для него наша с Джонни свара казалась невнятной крысиной возней.
— Он подавился тремя пулями, — ответил я, сжимая оживший кольт.
Потирая затылок, я неторопливо выбрался из-под платформы туда, где преподобному был бы виден направленный на него револьвер. Нилл тут же прижал Молли к себе, загородился ею. А она выглядела что надо, сладкая моя девочка: рот заклеен, руки связаны за спиной, потная, как банка холодного пива перед грозой, из одежды только короткая маечка да шорты. Словно явилась из пошловатых детективных комиксов, которые я обожал в детстве.
А вот преподобный выглядел так, словно был на пределе. Я понял: он из тех выродков, чьи мозги работают только на двух передачах. Пока давят не слишком, он — монстр, супермен и мачо с большой буквы. Когда передавишь немного, все кончается: субъект обмяк и пустил слюни.
Дрожа и задыхаясь, выкаркал хрипло:
— Кто тебя н-нанял? Лейтон? Мексиканцы? Ты н-на кого работаешь?
— На Джонатана и Аманду Бонжур.
Приступ сумасшедшего смеха — будто через наждак в иссохшем горле.
— А я-то думал, здесь только я всем мозги компостирую! Слушай, парень, кончай ломаться! Уж я-то знаю.
Ага, вот оно в чем дело! Вот он, закон неожиданных последствий во всей своей тошнотворной красе. Сверкающая ослепительная истина, масляный рашпиль в заднице. И теперь мне расхлебывать. Как обычно.
— Ну и херня! — Я аж скривился от омерзения.
На пикнике я решил пойти ва-банк — спровоцировать свихнувшегося пастора на ответную агрессию, чтобы он сам себя подставил. Спровоцировал, это уж точно. Только его, похоже, и без меня подставили.
— Ты же все время копаешь под нас! — завопил преподобный. — Я знаю, ты со слюнтяем Ноленом был на «Нашроне». Он — твоя шестерка!
— Это как?
Нилл визжал, хохотал и глумился.
— Ты меня совсем за придурка держишь? Если не ты всю эту дрянь устроил, то кто же?
— Меня Бонжуры и наняли, чтобы выяснить.
— Херня это! Херня! Бред!
Тут я малость призадумался. Люди до судорог ненавидят тех, кому сделали подлость. Но едва ли меньше ненавидят и тех, кто стал свидетелем их слабости и бессилия. Нилл наверняка не исключение: уж в нем-то человечьего дерьма намешано выше крыши. Осторожней, мистер Мэннинг, обдумайте каждый шаг.
— Слушай, преподобный, — сказал я, сладко улыбаясь. — Мы можем разрулить наше дело тремя способами. Первый: ты стреляешь в Молли, я — в тебя. В такое место, чтобы ты умирал как можно дольше. А пока ты будешь подыхать, я с тобой позабавлюсь вволю, и визжать ты будешь хуже последнего негра. Способ второй: я просто стреляю в тебя. Постараюсь попасть в рот и вышибить мозги, чтобы ты не успел в Молли выстрелить. Способ третий: ты бросаешь пушку, и мы с Молли спокойно уходим.
— Да ну?! — завизжал-то как, аж эхо от жести пошло, заметалось под потолком. — С чего мне тебе верить?