Зовите меня Апостол

Бэккер Р. Скотт

Мы тащились по индустриальным закоулкам, раздумывая каждый о своем. Затем из темноты донесся шорох — справа. Повернулись, встревоженные. В свете фонарей мелькнула тень кого-то растрепанного, в лохмотьях…

И тут пистолет Нолена грохнул в ночь.

Как ни странно, я толком не помню произошедшего. В памяти откладываются впечатления, а я бываю рассеянным, отвлекаюсь. Тогда и память рассредоточена, и картинка остается размытой, несвязной.

Я тогда обдумывал, как бы оторвать Молли от ее ноутбука с репортажем и затащить в постель. Конечно, мне бы

больше польстило, если бы в ту тяжкую минуту я размышлял, скажем, о происхождении многоклеточных организмов или о трагедии создания атомной бомбы, но мысли мои были заняты задницей Молли.

— Не-е-ет! — дико завопил Нолен. — Не-е-е-ет!!!

Я заковылял вперед, отыскивая источник шороха и хрипов. Фонарь трясся у Нолена в руках, и моя тень плясала по стенам. Луч света от моего фонаря тыкался в кирпич стен, раскрашивая их пастелью, резко высвечивая хлам на полу. Почему-то кровь показалась черной. Я знаю: она красная была, как и положено крови, но память записала ее черной.

Человек лежал и перебирал ногами — будто отплясывал джигу на невидимом вертикальном полу. Я сразу понял: наповал, дырка в голове. А шеф полиции Калеб Нолен — в глубоком дерьме. Убийство по неосторожности.

Не самое глубокое дерьмо, но утонуть хватит.

От старого бомжа воняло. Я опустился на колени подле него, всматриваясь. Обыкновенный. Заурядное лицо. Таких много видишь, клянчащих на перекрестках, глядящих на прохожих из закоулков, хватающих свежие окурки. Вот только из левой глазницы лилась кровь.

В скрещенных лучах фонарей бродяга казался неземным существом — сияющим, светлым. И мертвее мертвого. Его тело, правда, еще не поняло этого, продолжало дергаться.

— У него пушка была! — завизжал Нолен над ухом.

Гребаный снайпер. Знал ведь: насмерть бьет.

— Ищите пушку! Она здесь где-то, здесь!

Чего он заходится? Такие дела спускают на тормозах. В особенности если свои расследуют.

Я встал, посмотрел на Молли — бледный призрак с фонарем в руке. Интересно, как я выгляжу, защемленный между конусом света и тенью на стене? Наверное, бледней беглого каторжника. Нелепей горюющего клоуна. А ведь множество людей меня видели именно таким.

Нолен шарил в темноте, спотыкаясь, искал волшебный бомжатский пистолет. Трясущийся кисель в форме. Вот тебе тайны и пропавшие красавицы.

Я подошел к Молли.

— Пойдем-ка отсюда. На такси домой поедем.

— Да вы же видели, видели! — завыл Нолен.

Ох ты, слезы по щекам, сопли. Все обрушилось, все чаяния бедняги прахом. Поверил в надежду, и худшие страхи сделались явью. На лице — одичалое недоумение. Я не виноват! А невиновные, само собой, невиновных не убивают.

— Апостол, сделай же что-нибудь! — взвизгнула Молли.

Я пожал плечами. Единственное, чего мне хотелось, — поскорей добраться до мотеля и завалиться спать.

Дорожка одиннадцатая

НЕДВИЖИМОСТЬ В ТРЕХ ЧАСТЯХ

Все пошло наперекосяк.

Иногда работать над делом — будто ладить с большим семейством. Лавина все равно сойдет,

не остановить, но ее можно хотя бы направить. Если бы дело «мертвой Дженнифер» было семьей, старшенький курил бы крэк, дочурка снималась в любительском порно, а малыш попался бы на краже женских трусиков из «Уол-марта».

Конечно, Молли мои домогательства отклонила.

— Давай расставим точки над «i», — сказала она мне на нейтральной полосе между дверями наших комнат. — Девушка мертва. Карьера хорошего полицейского безнадежно загублена. Несчастный бездомный бродяга умер с пулей в голове. А ты только думаешь, как бы еще раз залезть на меня?

— Молли, каждый скорбит по-своему.

Брошенный ею взгляд я наблюдал уже сто тридцать восемь раз: отчаяние женщины, осознавшей пропасть между ее мечтами и моей реальностью. Хотя, возможно, мне показалось. Долгое курение травки способствует паранойе.

— Ты меня пугаешь, Апостол. Ты понял, пугаешь, — изрекла с деланым равнодушием, приберегаемым девушками для искренних признаний.

Измучилась, изнервничалась, и тут я — толстокожий хам.

— Ну да, — согласился я. — Ведь тебе же еще пятнадцать сотен слов писать.

Не ожидал, что заплачет. Хотела что-то сказать, но всхлипнула, захлебнулась, закрыла ладонью рот. Молча кинулась к своей двери. Но я-то знаю, какие слова умерли на ее языке.

— Апостол, зачем ты отравляешь все, к чему прикасаешься?

Я доковылял до кровати, обозрел хаотичный пейзаж из скомканных простыней, разбросанной одежды и прочего барахла. Неряха я. Свинья.

До смерти усталая свинья.

Я выкурил самокрутку.

Подрочил.

Заснул.

Воскресенье

Спал я как убитый. Толстокожие хамы всегда спят как убитые. Проснулся чуть не в полдень.

Как в Пенсильвании расследуют учиненные полицией убийства, я понятия не имел и потому решил спрятать мешочек с травой подальше. Отправился в одиночестве позавтракать в «Случайную встречу» и спрятал мой револьвер в тамошнем туалете за подвесным потолком. «Случайную встречу» украшал древний телевизор, толстоэкранное чудище, выглядевшее футуристическим во времена Клинтона. Эдакое электрическое окно в мир, а заодно и прибежище взгляду, пойманному на вылазке в декольте официантки Бриттани. Роскошное декольте, приятное и вблизи, и издали. Достойная альтернатива телемельтешению.

Передавали про Раддик — я узнал фасад местного суда, на чьем фоне вещала сахариновая телекрасотка. Провинциальная звездочка, не с центральных каналов, судя по не вполне правильному лицу и длинноватому носу. Шло без звука, выключенного либо сломанного, но текст бегущей строки подтвердил уже известное мне.

Офицер полиции подозревается в убийстве бездомного бродяги!

Да, Молли при деле. Я ощутил гордость за нее — и немалое сожаление. С надеждами на оживленный трах придется распрощаться.