Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Шрифт:
Да, он прав. Это жестко, даже жестоко, но – прав. И все-таки ей хотелось увидеть кизляр-агаси.
– Ты можешь попросить меня о чем угодно. Я выполню любую твою просьбу, но не эту.
Он тверд, ее муж. Если он решил, ничто не заставит его изменить решение. Ничто и никто. Отступить? На самом деле взять и попросить о чем-нибудь другом? Не просить вообще ни о чем? Попытаться настоять на своем?
Господи, ей не то что посоветоваться не с кем – даже с самой собой некогда! Ответ надо дать сразу…
– Я хочу видеть кизляр-агаси.
Он дернулся, словно от пощечины. Глаза стали
– Но ты прав: мне и в самом деле не стоит этого делать.
Спокойный тон давался ей нелегко: ногти до боли вдавились во влажные ладони. Но в этом она оказалась права: настаивать на встрече с главой черных евнухов – уже бывшим главой! – не следовало. Она поняла это, заметив, как после ее последних слов «потекло» лицо Сулеймана. Только что был гранит: острые углы скул, угол подбородка, утес носа, отточенные острия губ, и даже усы, казалось, затвердели, а потом все стало мягким, человеческим, живым.
А вот дальше-то что делать? Оставить все как есть, сделать вид, что не слышала его предложения? Напомнить потом: «А помнишь, ты обещал?» Нет, этот вариант не годится. Может, и в самом деле попросить о чем-то… Только вот о чем?
– Ты можешь не торопиться с просьбой. – Если секунду назад перед Хюррем был взбешенный и расстроенный мужчина, то сейчас с ней говорил султан. Повелитель. Изменилась и осанка, и тон, и это очень не понравилось женщине. Он думает, она начнет выпрашивать какие-то блага для себя? Ну, что же, возможно, другие его жены на ее месте так бы и поступили. Но она – не другие.
Она тоже постаралась выровнять спину как можно сильнее и задрала подбородок. Он султан? Так разговаривать будет с султаншей.
– Да, у меня есть просьба, Повелитель. В своих заботах султан редко обращает внимание на то, что самые близкие к нему люди могут быть несчастливы. Не за себя прошу: у меня есть все, что только может пожелать женщина. Но у Повелителя есть сестры. Бейхан-султан замужем, но остальные? Хатидже-султан, Фатьма-султан и Шах-султан, о Повелитель, тоже заслуживают того, чтобы иметь семью, детей. Ведь именно в этом пророк предполагал назначение женщины.
– Шах-султан? Но ведь она еще маленькая? – Сказать, что Сулейман был удивлен, означало не сказать ничего: видимо, готов был выслушать любую, пускай даже самую безумную просьбу своей жены и, может быть, даже выполнить ее, как и обещал, вне зависимости от того, понравится ему это или нет. Но если бы она попросила о чем-то таком, что Сулейману было бы неприятно… Нет, об этом сейчас лучше даже не думать.
А вот такой просьбы не ожидал и в самом деле. Знал бы еще, какова подоплека… «Милая Хюррем» заботилась на самом деле вовсе не о султанских сестрах. Они – она была уверена в этом! – не могли не знать о заговоре их матери против рыжей «захватчицы». Да наверняка и замешаны были, пожалуй, кроме младшей, Шах-султан. И не в силу возраста, просто Шах симпатизировала Хюррем и достаточно часто забегала к невестке «посплетничать». Она была умненькой девушкой и, в отличие от старших сестер, вовсе не озабоченной вопросом немедленного выхода замуж. Впрочем, ей-то и было всего пятнадцать, а вот старшие сестры, особенно по здешним понятиям, в девках засиделись.
А замуж выйдут – будут жить отдельно,
– Сколько было Гюльбахар, когда ее привезли сюда? А сколько… – она чуть было не ляпнула «мне», но вовремя спохватилась: о ней здесь и сейчас речь вообще не идет, – вашей матери?
Султан уловил главное: любимая жена по какой-то причине начала называть его на «вы». Горячий и подчас несдержанный даже в общении с ней, он достаточно быстро остывал и сразу же начинал искать пути примирения с женой. Именно это, как донесли Хюррем служанки, больше всего и выводило из себя султанскую мать:
– Селим никогда ни перед кем не оправдывался. И я всегда понимала: Великий Султан занят государственными делами, он радеет о всей державе, а что такое обида одного человека в таком случае? Тем более женщины! А эта рыжая ведьма делает из моего сына тряпку.
Хюррем могла рассказать мужу и об этом, но не стала. В конце концов, если он султан – у него должны быть свои «уши» в гареме, а добивать сейчас и так поверженную валиде было бы просто подло.
– Ты обижена? – Он взял ее за руку и провел большим пальцем по ладони. Всякий раз, когда он так делал, у нее слабели коленки, но сейчас она не поддастся.
– Будет ли исполнена моя просьба?
Сулейман, кажется, обиделся. Он ведь ясно сказал: любое ее желание. А уж тем более в том случае, когда дело идет о счастье его сестер.
– Я могу идти?
– У тебя дела? – Когда он так саркастически усмехался, можно было по-настоящему испугаться. В такие моменты он становился похожим на своего отца, чей портрет тайком показал ей однажды (ведь ислам запрещает изображать людей, что, правда, не помешало такому ревнителю веры, как Селим Грозный, позировать неизвестному художнику), хотя обычно сходства между отцом и сыном было немного.
– Я хочу навестить валиде. Нет, на глаза я ей показываться не стану, просто хочу, чтобы… чтобы за ней был надлежащий уход.
Кажется, ей снова удалось удивить его. Ну а чему тут, собственно, удивляться? Лекарь валиде явно не посещал, а если и посетил, то вряд ли что-то смог определить по руке – большего обитательницам гаремов посторонним мужчинам показывать не полагалось.
Да даже если бы и осматривал. Ну, поставил бы диагноз: удар. Ну, может, кровь пустил бы – насколько она помнила из книг, это был в те времена самый распространенный способ лечения чуть ли не всех болезней. Да и что в те времена можно было сделать при инсульте? Ничего. Разве только – обеспечить надлежащий уход, проследить, чтобы пролежни не появились…
– Подожди, я еще хотел посоветоваться с тобой. Кого лучше сделать главным евнухом?
«Ибрагима», – хотела ответить она, но сдержалась. В конце концов, испытываемая ею к «ближайшему другу» мужа неприязнь была какого-то почти метафизического свойства и уж точно не являлась причиной желать человеку кастрации, тем более – взрослому мужчине, который ее явно не перенес бы.
– Ты доверяешь главе белых евнухов?
Этим вопросом она мужа уже не удивила – шокировала.
– Но ведь в гареме всегда были только черные евнухи! Такова традиция!