Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Шрифт:
– Ну, во-первых, не всегда. А во-вторых – разве ты не повелитель почти половины мира? Почему бы тебе не начать устанавливать собственные традиции?
Он опустил голову. Задумался, надо полагать. Думай, думай… Может, еще до чего-нибудь додумаешься.
– А за кого выдать замуж сестер, как думаешь?
– Мой повелитель, титул хасеки – это просто слово. Я практически не покидаю своих комнат, я ничего не знаю, кроме пеленок, кормлений да детских болезней. Я не знаю приближенных повелителя, поэтому я не могу дать совета.
Теперь он поднял глаза и посмотрел прямо на нее:
– Но ведь о махинациях… кизляр-агаси ты знала!
Ага, все-таки махинации
– О том, что задумала моя мать…
– Я просто догадалась. Это было несложно – я просто сопоставила факты. А в случае с твоими… с женихами для твоих сестер мне нечего сопоставлять – я не знаю ни о ком ничего.
– А как ты думаешь, может, нам породниться с Ибрагимом?
Нам – это кому? В каком смысле он это сказал? Ему и Ибрагиму? Или «нам с тобой» – породниться с «дражайшим из друзей»? Ну уж нет, спасибо.
– Я подумал, может быть, было бы неплохо выдать за него Шах-султан.
Шах-султан?! Она милая девочка, и такую судьбу не заслужила. Может быть, ей вообще кто-нибудь нравится… Хотя – какой там «нравится», кого она видела-то? Ну, разве что мельком.
– Наверное, лучше все-таки Хатидже? Или Фатьму. Шах-султан не может выйти замуж раньше старших сестер, это стало бы для них оскорблением.
– Хатидже уже была замужем…
– Пророк не запрещает вдовам выходить замуж повторно.
– Я не о том… Фатьму и в самом деле следует выдать замуж раньше Шах, а Хатидже может подождать.
Ага, как же, подождет… Да она больше всех беснуется, и вреда больше всего именно от Хатидже! Нет уж, эту гадюку нужно выпихнуть из дворца в первую очередь.
– Женский возраст Хатидже проходит, а выдав ее срочно замуж, ты подаришь ей возможность иметь детей.
– Ты как всегда права. – Сулейман встал и запечатлел на лбу своей супруги поцелуй. – Пожалуй… пожалуй, мне надо кое-что обдумать.
Глава 14
Последствия этого разговора имели самое неожиданное продолжение, да такое, что валиде, которой вроде бы начало становиться немного получше, слегла с еще одним ударом. Сулейман Кануни, Сулейман Законодатель, похоже, решил превратиться в Сулеймана Ниспровергателя Основ.
Он решил… распустить гарем.
Хюррем не знала. Перед тем как должен был состояться очередной Диван, султан позвал жену и попросил ее «тайно присутствовать». В той, прошлой, жизни она бы обиделась: что значит – тайно? То есть он хочет, чтобы жена была в курсе дел, потому что ему советы нужны, но вот чтобы кто-то знал, что ему женщина дает советы, не хочет?! Случись с ней такое, когда она была Стаськой Самойловой – она бы послала такого мужа… куда подальше. Сейчас же она понимала: для Сулеймана даже такой поступок – просто гигантский шаг вперед.
Притаившись за шитой серебром тяжелой лиловой бархатной портьерой, она выслушала сперва о «раскрытом заговоре с целью убийства жены султана и рожденных ею детей» (насчет детей она, кстати, уверена не была: Хафса Айше к Ильясу относилась очень хорошо, часто баловала и вообще, похоже, любила; к Михримах, правда, ни разу не прикоснулась даже).
Потом он сказал, что виновные покараны и что помогла вскрыть заговор случайность, но он очень надеется (слово было подчеркнуто интонацией так сильно, что Хюррем даже вздрогнула), что он рассчитывает, что больше таких безумцев не найдется – которые посмеют хоть в мыслях покуситься на жизнь Хюррем-хасеки и ее детей.
Пока придворные переваривали эту новость (Хюррем видела в щелку – некоторые всерьез обеспокоились: то ли были причастны к заговору
– Кроме того, вспоминая слова великого Низами: «Одной жены тебе достаточно, ибо муж со множеством жен – одинок», – я решил распустить гарем.
Хюррем чуть не села. Гарем? Распустить?!
Да, она тогда пошла к нему – в тот день, когда из-за ее разоблачений с валиде случился удар, – чтобы помешать принять новый подарок, тридцать прекрасных наложниц. Пошла, если честно, подгоняемая банальной ревностью; о том, чтобы разоблачать валиде, и мысли не имела, скорее всего, просто сидела бы и тряслась за свою жизнь и жизнь детей, поскольку, если бы Сулейман ей не поверил, это означало бы только одно: изгнание и невозможность больше видеть его. Ревность гнала ее туда, ведь, несмотря на все упражнения и стремление поддерживать свое тело в форме, тело девятнадцатилетней матери двоих детей никогда не сравнится с телом пятнадцатилетних девственниц. О том, что Сулейману – мусульманину, султану (!), владельцу нескольких сотен самых красивых наложниц! – может быть никто не нужен, кроме нее, рыжей иноземки, не могла и мечтать.
И сейчас, услышав такое известие, поняла: не может стоять. Ноги не держат. И верила, и не верила. Хотелось плакать и смеяться в голос, но – нельзя: ее повелитель, ее муж, ее любимый мужчина сказал ей «присутствовать тайно», и, стало быть, свое присутствие обозначить она не имела права. Ноги не держали, руки тряслись, и, чтобы хоть как-то совладать с собой, трясущимися пальцами она расстегнула скалывающую горловину платья золотую булавку и с силой воткнула острие себе в ладонь.
Стало очень больно, но, по крайней мере, к ней вернулось… не хладнокровие – нет, до хладнокровия было еще очень и очень далеко, но появилось ощущение себя самой.
Тем временем Диван роптал. Не громко, не в открытую – противоречить султану в полный голос все-таки никто не посмел, – но роптал. А потом вдруг наступила звенящая тишина.
Любопытная Хюррем отодвинула штору чуть сильнее и с испугу сделала шаг назад. Такого лица у мужа она еще никогда не видела. Он стал совсем белым, словно его напудрили.
– Кто смеет оспаривать мое решение? Те люди, под носом которых случился заговор против жены султана, матери его наследников, и которые благополучно его проспали?! Эти люди либо зря занимают свои места, либо – были замешаны в заговоре против моей жены, а стало быть, и против меня самого. Два человека есть, которым я могу доверять полностью, и ни одного из них – в этой комнате!
Хюррем быстро задернула штору.
В заговоре? Да, действительно, многие из них могли быть замешаны. Не обязательно были, но могли – это точно. Ее тут не любили – она была чужеземка, принявшая ислам уже после рождения сына. Она стала женой, нарушив многолетнюю традицию султанов не жениться на своих наложницах. А теперь она становится единственной женой…
Бежать! Бежать надо. Брать детей и мчаться куда подальше. Подкупить какого-нибудь купца, пускай ее вывезут… Куда, дура? В море? В пустыню? А Сулейман? Человек, который ради тебя пошел против всех – тоже, между прочим, рискуя жизнью, потому что наверняка кто-нибудь найдется, готовый воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы сесть на престол самому или посадить свою марионетку… Оставить Сулеймана здесь одного, трусливо сбежав? Ну уж нет! Как там поется в песне? «Мы – спина к спине – у мачты, против тысячи – вдвоем». Пускай не у мачты, но – вдвоем против всех, и, как мало она ни может сделать, спину Сулейману она будет прикрывать изо всех сил.