Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Шрифт:
– Как тебя зовут? – поинтересовалась Хюррем по-русски и на всякий случай переспросила по-украински: – Як тэбэ зваты?
Изо всех сил старалась справиться с собой, соблюсти нейтральный тон, а голос все равно дрогнул.
Парень поднял на нее изумленные глаза и залился краской.
– Хасаном, моя госпожа. Теперь – Хасаном. А раньше…
Она загадала: если он сейчас скажет, что его звали… ну, пускай будет Иван или Василий, – то все у нее получится. Весь тот план, который еще не созрел в ее голове даже на десять процентов.
– Я не помню, – шепотом сказал
Много. А вернее – почти все: янычарский корпус «пополнялся» детьми с Балкан, греками и – в первую очередь – славянами. Кого-то захватывали в плен, кого-то забирали в качестве «дани».
Ну, вот тебе и первая возможность: заставь своего мужа отказаться от пополнения корпуса янычар! Или – пускай берут только в тех регионах, которые платят дань?
А разве так честно? Что, болгары и греки хуже русских и украинцев?
Да, но Болгария и Греция – не твоя Родина…
А тебе от этого легче станет, что ли?
Думай, дуреха, думай!
Ах ты, Господи! Ведь человек ждет, на коленях стоит, а она…
– Поднимись, – жестко сказала она по-турецки. – Хочешь служить мне?
Вопрос вырвался сам, и только потом она задумалась: а что, собственно, она сказала? Что она знала об этом человеке кроме того, что славянин и что именно он подхватил ее, когда она грохнулась с балкона, при этом наверняка что-то повредив и себе? Просто почувствовала, что ему можно доверять, но вот насколько она развита, ее интуиция, не основанная, по сути, ни на чем?
Да и как – служить? Если ни одного мужчину сюда впускать не положено.
Не положено, а ведь впустили же! Ради нее впустили. Стало быть…
– Мне нужен свой человек там, на воле…
Вырвалось. Потом прикусила язык, а было уже поздно: слово вылетело. «На воле…» Стало быть, тут для нее тюрьма, что ли? Мужу донесут…
Да нет, не донесут, в этих словах ни для кого ничего предосудительного нет. Но Сулейману было бы обидно, услышь он такое.
– Мне нужны глаза и уши. Я…
Слишком долго не имела представления о том, что творится вокруг. Но этого Хасану тоже не объяснишь. Он – мусульманин, воспитанный в мусульманских традициях, а если что и помнит из своего детства, так женщины и на Руси тогда не слишком-то много прав имели. И вообще, пожалуй, надо меньше говорить. А то похоже, будто она оправдывается.
– Я знаю, Великий Султан назначил тебя корбачи-баши. Это большая должность. В твоем подчинении сейчас, я полагаю, порядка двухсот человек?
Он кивнул, явно удивленный тем, что «султанша» в курсе. Ага, спасибо маме, об этом она помнила.
– Триста сорок.
– Если ты согласишься служить мне, под твоей рукой будет меньше. Скажем, двадцать. Но зато те, кого ты отберешь сам.
Он снова бухнулся на колени.
– Светлейшая госпожа!
Она зло усмехнулась.
– Я же уже сказала: поднимись. Если ты согласишься служить мне, у меня будет только одно условие: никогда не ползать передо мной на коленях. Ты ведь человек, а не уж!
Неожиданно глаза его стали большими,
Она не поняла причины удивления, а он, поднимаясь с коленей, пояснил свое удивление:
– Вспомнил! Я вспомнил! Уж!
– Что – уж?
Ей почему-то стало смешно. Рот сам собой растянулся до ушей.
Янычар мялся.
– Говори.
– Вспомнил, что, когда был малой – мы с мальчишками с крутогора ужа запускали. За хвост раскручивали и запускали. Но вы не бойтесь, он не убился! Он в речку упал!
А Хасан-то, похоже, совсем мальчишка. Едва ли старше ее самой.
– Сколько тебе лет, Хасан?
– Двадцать два!
И – гордо выпяченная грудь. Нет, все же постарше будет, ей вроде как двадцать.
– Будешь служить мне, Хасан?
Ответ прочла в глазах. Для нее – уроженки примерно тех же мест, откуда был и он сам, – сделает все, что она повелит. А уж если попросит…
– Не бойся, султан позволит.
А может, прежде чем разбрасываться такими заявлениями, следовало бы и в самом деле сперва поговорить с мужем?
Хотя Хасан, похоже, готов служить, даже если Сулейман не даст своего соизволения. Что же, она для него – наделенная властью соплеменница, которая может сделать хоть что-то, чтобы изменить судьбу других детей, которых, как и Хасана в свое время, ждет разлука с родными ради того, чтобы самая верная, самая отчаянная часть султанского войска получила новых бойцов.
– Подберешь для начала десятерых. Самых…
Ага, конечно, хотелось бы сказать: «самых умных», «самых смелых», «самых лучших воинов», но…
– Тех, кому ты сможешь довериться полностью. Как себе самому. Есть такие?
– Есть, пресветлая госпожа.
– Ступай. Я поговорю с мужем, и он вызовет тебя к себе.
Сулеймана, к ее удивлению, даже уговаривать не пришлось.
– Разумное решение, – одобрил он. – Если я прошу у тебя совета, я хочу быть уверенным в том, что ты понимаешь, что именно советуешь мне.
Тогда бы почему ему самому не рассказывать ей все?
Хлесткое замечание вертелось на языке, но Хюррем проглотила его и тут же порадовалась: поняла. Если все новости она будет узнавать лишь в мужнином пересказе – стало быть, будет глядеть на события именно его глазами. А ему нужно другое мнение.
А ведь она недооценивала его! До сих пор, зная, как ей казалось, как облупленного, даже предположить не могла, что он настолько предусмотрителен.
К тому же лишний источник информации – это тоже всегда только дополнительный плюс.
Она от души чмокнула мужа в щеку.
Он грустно усмехнулся:
– После болезни ты целуешь меня в первый раз.
Не может быть! Хотя…
– Это потому, что ты до сих пор не выполнил мою просьбу! – отшутилась она. – А обещал, что выполнишь!
– Замужество Хатидже? – Он и впрямь понимал ее с полуслова. – Только скажи, когда у тебя будут силы присутствовать на празднике, и он немедленно состоится.
– У меня есть силы, мой повелитель.
А если и нет, то отъезд Хатидже-султан придаст их Хюррем.