Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века
Шрифт:
В дверь сунулась одна из служанок. Хюррем знаком показала, чтобы ей не мешали.
Через некоторое время на пороге возник евнух, но, увидев гневное лицо госпожи, тихо растворился.
Наконец дверь снова открылась.
– Я же велела оставить меня в покое!
На этот раз она не сдержалась: рассердилась настолько, что готова была запустить чернильницей в вошедшего. Обернулась – и замерла: к ней шел улыбающийся муж. Похудевший. Усталый. Родной. Гад и сволочь, который оставил ее одну в трудную минуту! Человек, которого
Чернильница выпала из ослабевших пальцев, заливая драгоценный, шитый шелками ковер. Хюррем смотрела на мужа, прижав к груди трясущиеся кулачки.
Гад! Делает вид, будто ничего не произошло!
Увернувшись от мужних объятий, она сунула ему в руки свою писанину и разрыдалась.
Конечно, на этом ссора окончилась, не успев начаться: Сулейман соскучился, Сулейман чувствовал свою вину и готов был заглаживать ее любым способом. Знал, что в такой ситуации не мог поступить иначе, но разве женщинам объяснишь?
Когда он произнес это вслух, Хюррем обиделась по-настоящему. Выскользнула из-под руки мужа, вскочила, маленькая и гневная:
– По-твоему, женщины все неумны? Я не говорю о себе, хотя, если ты порой спрашиваешь у меня совета, считая меня глупой, значит, ты еще глупее меня. А твоя мать?
– Я совсем не то хотел сказать…
Но разъяренная женщина не слушала.
Она сыпала обвинениями, высказывая все, что накопилось за эти пять лет ее жизни во дворце.
Муж утихомиривал, успокаивал.
– Пообещай мне.
– Все, что ты хочешь.
Он уже предлагал ей – все, что захочет. Она тогда захотела свадьбы для Хатидже. В этот раз она будет умнее.
– Обещай мне, что ты больше времени будешь уделять сыновьям. Ладно, Михримах – девочка, но тебя не видят ни Ильяс, ни Мустафа. Я понимаю, что государственные дела отнимают у тебя много времени, но все же… Мустафа вообще большой, ты мог бы брать его с собой…
Тебя мало обвиняли в том, чего ты не делала, Хюррем? Этой фразой ты сейчас подписываешь себе очередной приговор. Скажут – скажут! – что ты хочешь сплавить старшего султанского сына на войну, чтобы его там поскорее убили. Скажут, даже несмотря на то что в комнате вы с мужем только вдвоем.
– Обещай!
– Обещаю. Ты можешь попросить еще что-нибудь. Для себя. Клянусь, я выполню.
Она улыбнулась.
– Я подумаю и скажу тебе. Но помни: ты дал клятву.
– Моя жена не может попросить такого, чего я не захотел бы исполнить.
Ошибаешься, дружок. Ошибаешься, да еще как! Твоя жена может. Если бы она еще знала, что просить…
– Останешься у меня на ночь.
Он не спросил – скорее, поставил перед фактом, но она сделала вид, что это все же был вопрос.
– Нет. Пойду спать к себе. Мне в моем положении довольно неудобно спать с кем-то в обнимку.
Ах да! Она же до сих пор не сообщила
А ведь в прошлые разы она сообщала ему еще тогда, когда сама была не до конца уверена!
– Это будет сын. И я хочу, чтобы его звали Сулейманом.
– Но я думал назвать нашего следующего сына Мехмедом. В тот раз я уступил тебе, но…
– У нас еще будет Мехмед. И Джихангир. А может быть, и еще кто-нибудь. Но этот должен быть Сулейманом. Ты ведь только что обещал, что исполнишь любое мое желание!
– Это твое желание? То, которое я могу не захотеть исполнить?
Когда он так лукаво улыбался, Хюррем готова была простить мужу что угодно. И согласиться на что угодно. Почти. Но – не сейчас.
– Ты станешь шантажировать слабую женщину? Мать собственных троих детей?
По традиции, считать ребенка, пока он не родился, нельзя: плохая примета. Но она нарочно сказала так: пускай чувствует себя многодетным отцом, и главное – пусть понимает, что мать всех его детей (не считая Мустафы, конечно) – она, Хюррем.
– Если ты хочешь лишить меня моего заветного желания, тогда можешь считать, что я хотела именно этого: чтобы наш сын носил имя своего отца.
Все-таки она его уговорила. Суровый и решительный в том, что касалось вопросов глобальных, по мелочам Сулейман спорить со своей супругой не мог.
Вот и хорошо. А там и глобальное что-то можно будет подсунуть… выдав это за мелочь.
Хюррем сказала, что ей из-за ее положения неудобно спать с мужем в обнимку, но по-настоящему дело было не в этом.
В ту ночь она вообще не легла спать.
Напрягая мозг, вспоминала, вспоминала даты и сведения, когда-то так старательно вкладываемые в ее бестолковую голову мамой.
Сейчас на дворе год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот двадцать шестой. Или двадцать седьмой – точно она не знала. Да это и не важно.
Что там случилось в мире за это время?
Думай, Настя, думай!
Так, для Османской империи 1526 год стал очень значимым – в августе произошла Мохачская битва. Ее еще не было. Куда и зачем муж собирается, она не знала, но – венгерского похода еще не было, это точно!
Так, битва на Мохачском поле… Какая-то песня была об этом, венгерская… Венгры проиграли, потому что трансильванский князь не пришел им на помощь, хотя обещал…
Стоп! При чем здесь Мохачская битва?
А вот при чем. Если ты, зная, как развивались события на самом деле, дашь Сулейману дельный совет, то у тебя появится возможность давать такие советы и дальше. Ну же, вспоминай!
Битва состоялась… состоялась… в конце августа! Числа 29–30! Угу, только знать бы еще, какая сегодня дата – по христианскому летоисчислению. Предупредить мужа, чтобы выступил с войском как можно быстрее и удар нанес неожиданно, тогда и в самом деле к венграм помощь не подоспеет…