Звенит январская вьюга
Шрифт:
Рецепт:
50 граммов водки налить в фужер.
100 граммов водки налить в тот же фужер.
50 граммов водки влить в тот же фужер.
Для тех желающих, кто хотел бы разнообразить этот напиток, ещё 25 граммов водки влить в тот же фужер.
Это было время начало 60-х, когда стали появляться новые литературно – художественные журналы, открылся новый театр «Современник». Государство было заинтересовано в развитии новых структур в области искусства, образования и появлении новых творческих лиц. Однако руководством страны всё ещё проявлялась противоречивость в культурной жизни, желание держать всё в жёстких рамках. В те годы появлялись и организовывались много новых коллективов – Студия эстрадного искусства под руководством А. Маслякова, выпустившая не мало молодых творческих лиц разных жанров искусства. Во Всесоюзном радио – комитете появляются новые редакции,
Министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева принимала активное участие в жизни и творчестве советских артистов, особенно знаменитых. Иногда она приглашала их к себе, где за длинным столом своего кабинета в министерстве культуры, подолгу рассказывала о новых планах страны, а также активно интересовалась жизнью артистов и тем, что нового происходило в области культуры и искусства. После обсуждений происходящего в стране и политических дебатов шли разговоры о новых стройках страны и семилетнем плане. В конце совещания разговор переходил на обычные житейские темы.
На одно из таких совещаний Е. Фурцевой был приглашён и Эдди Игнатьевич Рознер. Среди других присутствующих там коллег были А. Райкин, Л. Утёсов, Б. Ренский, М. Гаркави, Смирнов-Сокольский и мн. др. Тот день ничем не отличался от всех других дней, и в программе совещания, как обычно, Е. Фурцева говорила о политике и жизни страны, о её стройках и в конце рассказа. остановилась на планах пятилетки, что по решению партии и правительства должны были перейти в семилетний план.
Слушая разговор о планах семилетки в стране, Эдди Игнатьевича Рознера, имелись свои соображения и соответствующее отношение ко всем происходящему. После отсидки на Колыме долгих восьми лет лагерей, накопилось немало обид, и всё, о чём говорилось на совещании, ему было глубоко безразлично, если не сказать больше. У него было своё отношение к пятилетке и семилетке! Где-нибудь в другом месте сказал бы он им что то покрепче, но здесь, оказавшись на совещании, Рознер вынужден был соблюдать положенный этикет, создавая видимость внимательного слушателя.
Наконец, в середине выступления, почувствовав себя утомлённым бесконечной демагогией министра культуры, Рознер осторожно, стараясь не привлекать внимание коллег, развернувшись в пол-оборота к сидевшему рядом М. Гаркави, полушёпотом с ним заговорил. А чтобы никому не было понятно, о чём шла речь, Рознер заговорил на идиш – (еврейском языке.)
«Ди фарштэйст эпес фин вос зы рет?» – Рознер.
«А! Эпэс их фарштей!» – ответил Гаркави.
«Зы зогт фин де гройсен планен». – Гаркави.
«Ах! Их вэйс гурнышт, фун дос, ин их вилнышт мерн цу херн» – Рознер.
«Ди вейст, их вил дих эпес фрейгн». – Рознер.
«Ё? Вос?» – Гаркави.
«А ди глейбст зей? Их нышт! Ин их вил геен а хейм». – Рознер «А брох ов зеере коп мид зеере планен! Их как ойс ов зей! Зол зей какн ун штинкен, фаркакте милихе! Зол зей але кишн мир ин тохэс!» – Рознер. Неожиданно последняя фраза Рознера прозвучала громче других, и сидевшие поблизости артисты стали оборачиваться. Увлечённые разговором Рознер и Гаркави забыли, где находились, а главное, что перед ними стояла не кто-нибудь, а министр культуры Е. Фурцева.
– Ди фарштейст мир? – продолжал полушёпотом Рознер.
– Фарвос ныт? – отвечал Гаркави.
Присутствующие, глядя на обоих, не понимая, о чём и на каком языке они говорили, возмущённо стали переглядываться, пожимая плечами. И лишь один Л. Утёсов, до кого изредка долетали отдельные фразы, старался прикрывать рот ладонью, чтобы вслух не рассмеяться.
В переводе на русский язык суть того разговора между Рознером и Гаркави заключалась в том, что Эдди Игнатьевич не понимал, о чём так долго говорила Екатерина Алексеевна Фурцева. Гаркави, переводивший разговор, объяснял, что речь шла о пятилетних планах, которые перейдут в семилетние. Утомлённый Рознер отвечал, что о семилетнем плане ему мало что было известно, а вот с восьмилетним он был хорошо знаком!
Обычно
Возвращаясь к разговору о Николае Павловиче Смирнов-Сокольском, Рознер рассказывал, как после одного из таких совещаний Николай Павлович Смирнов-Сокольский обратился к Е. Фурцевой с просьбой повысить ему концертную ставку:
– Николай Павлович! А какая у вас сейчас концертная ставка? – спросила Фурцева. – У меня кругом бегом в месяц получается около четырёх сот рублей», – ответил Смирнов-Сокольский.
«Дорогой вы мой! – воскликнула Фурцева, – Я – министр культуры и получаю такую же зарплату, что и вы?!»
«Позвольте мне возразить вам, уважаемая Екатерина Васильевна! – сказал С. С.
– Разница в том, что вы эту зарплату получаете, а я её зарабатываю!
В 60-е годы Эдди Игнатьевич по-прежнему много гастролирует со своим оркестром по городам страны. В течение лет в коллективе происходили перемены, но состав оркестра не менялся, оставаясь прежним. Время от времени появлялись новые солисты, менялась оркестровая программа, да и сам оркестр со временем больше стал походить на эстрадно-симфонический. Теперь внимание акцентировалось на концертных номерах, певцах и артистах разных жанров, монологах и скетчах конферансье. В репертуаре оркестра чаще звучала музыка советских композиторов, но при этом перемена репертуара не меняла качества и профессионального подхода, и оркестр продолжал пользоваться успехом в городах, куда бы ни приезжал. Менялось многое, за исключением одного, очень важного обстоятельства в судьбе Э. Рознера. По-прежнему Эдди Игнатьевич не имел доступа на всесоюзное радио и телевидение. В эту пору он много сочиняет инструментальной музыки и песен, сотрудничает со многими известными поэтами. И если порой его песни могли прозвучать на одной из радиостанций, то имя Рознера не объявлялось. И только однажды Э. Рознер со своим оркестром стал участником одной телевизионной новогодней передачи «Голубой огонёк», где он солировал на трубе. Это было зимой 1964 года. Этот телевизионный показ стал настоящим праздником в жизни Эдди Игнатьевича.
Это было незабываемое лето 1964 года.
Стоял жаркий августовский день в курортном городе Сочи, куда я со своими родителями и братом приехали на отдых в летние школьные каникулы. Каждый год, почти в одно и то же время, мы приезжали в Сочи. Обычно в Сочи в это время съезжались десятки тысяч отдыхающих со всего Советского Союза. Люди приезжали, чтобы понежиться под ласковыми лучами жаркого южного солнца и поплавать в прозрачно-бирюзовых водах тёплого Чёрного моря. По всему побережью тянулись бесконечные пляжи. У детей был свой распорядок дня. С утра мы шли с родителями на море, а вечером я и мой брат Леонид шли в порт, где занимались ловлей крабов и рыбы, или шли в кино. Дни пробегали незаметно. Город Сочи всегда отличался своим особым ритмом жизни и праздничным настроением приезжающих туда людей. На пляже была особая тёплая атмосфера радости и беззаботности. Всюду расстилались газоны с зелёной травой, большими клумбами и аккуратно подстриженными деревьями и кустарниками. Аромат цветущих магнолий и бело-розовых олеандр ощущался повсюду. По центру города тянулись тенистые аллеи вековых платановых деревьев. В Сочи, в независимости от возраста, любой человек становился моложе своего возраста и чувствовал себя легко. Всюду звучала музыка. Это был поистине райский уголок!
Моя семья поселилась неподалёку от морского порта. Там, во дворе одноэтажных домиков, жила женщина, у которой мы каждый сезон останавливались. В комнате стояло несколько кроватей, стол и пара стульев, а всё остальное размещалось во дворе. И каждый раз, когда я направлялась к маленькому домику, около которого выстраивалась очередь отдыхающих, я с интересом наблюдала за живущей там седовласой, старой женщиной, имя которой было Роза. Громкий голос Розы часто разносился по всему двору. И стоило ей закричать, как тут же со всех концов двора сбегалось множество разноцветных кошек. Она созывала их на обед. И каждая из них, получив свою порцию еды, с благодарным мурлыканьем тихо расходились. Местные, знавшие Розу многие годы, говорили о том, что в её жизни произошла какая-то семейная драма, после чего женщина потеряла рассудок. Часто, выйдя во двор, она выкрикивала одну и ту же фразу с одесским акцентом: «Хочешь поехать в Сочи? Продай последние штаны и поезжай в Сочи!»