Зверь 5

— Вот это вот ваша последняя деревня, — раздался голос гоблинши Тисвисы, которая умело вела автомобиль по асфальтовой дороге. — Сейчас познакомимся с обитателями, с местным старостой, а потом и в обратный путь направимся. Я как раз велю баньку затопить, к нашему возвращению протопится…

Дорога стелилась между бескрайних полей. На этих полях в скором времени начнут работу тракторы и комбайны, а пока что они вольготно позволяли себе зеленеть молодой порослью. Ширь, мощь

и бескрайность захватывали дух. Глубокое синее небо накрывало всю эту благодать большой тарелкой с весенним солнышком в центре.

— Эх, хороша земля русская! Никакой Асгард с ней не сравнится! Уж мне можете поверить — я знаю, о чём говорю! — проговорил я, раскинувшись барином на сидении, посматривая на свои новые владения. — Люблю её, вольницу свою незамутнённую… Люблю аж до щипания в груди!

Табличка с надписью «Ухматово» показывала влево. В сторону от основной дороги. Туда, где заканчивался асфальт, а начиналась просёлочная дорога, накатанная крупным транспортом до того уровня, что можно вставать в колею, класть булыжник на педаль газа и ложиться спать.

Через пару километров показались крыши домов. Вскоре должны будем прибыть и познакомиться со старостой последней деревни, отданной мне в распоряжение доброй рукой императора.

— Вот ты, Эдгарт, говоришь, любовь… любовь… А ведь без любви только котята родятся, — пропищала с заднего сидения пикси Чопля. — И какая же может быть любовь к земле? Целовать её будешь, что ли? Так всю моську извазюкаешь, а толку ни на грош. Вот картошечки бы свежей, да с грибочками… с белыми… Вот тогда и я бы сказала, что люблю эту землю.

— Приземлённое ты существо, Чопля, — хмыкнул я в ответ. — Нет в тебе ни на грамм романтизма и всякой прочей эстетики. Тебе бы просто пожрать, поспать и поср… кхм… В общем, исторгнуться, как обычно. Ты же никогда не любила так, чтобы дух захватывало!

— Это во мне-то не романтизма? А ведь я любила! Ух, как я любила! Вот в прошлом, взять, к примеру… Полюбила цветочного эльфа и как водится, дала. Неделю потом крылья мыла и пыльцой везде ссала. И что? Этот цветочный гад упорхнул при первом удобном случае. Сказал, что позвонит, а сам даже номера телефона не спросил!

— Мужики — все козлы! — подала голос Тисвиса. — Уж скольких я в своей таверне повидала… Пока в трезвости, то пай-мальчики, а как поддадут — сразу же герои-любовники, бабу им подавай и посисястее!

— Меня и спрашивать не надо! — поддакнула с заднего сиденья моя помощница суккубка Марина. — Когда в банде состояла — таких уродов повидала… Ой, мама моя родная-а-а-а…

— Так ты их сама и заманивала, — буркнул я в ответ. — Врубала свои чары, а потом на трах разводила!

— Верного мужика так просто с дороги не сбить! — подняла палец гоблинша. — Если он сыт, напоен и с пустыми яйцами, то никогда на сторону смотреть не будет. Даже не подумает!

Я насупился. Вот надо же было взять

с собой женскую часть своего управления. Впрочем, сам напросился. Мне казалось, что среди женщин буду чувствовать себя лучше, чем на машине с Боротором Хромым, помощником Тисвисы.

Да, она взяла себе в помощники этого ушлого орка. С тех пор как я выручил его сына и закрыл портал в Сумеречный Мир, орк дико зауважал меня. А на уважении многое строится…

С этим орком увязался его сын, а ехать с двумя потными орками в небольшой «Ниве» — то ещё удовольствие, скажу я вам. Надо сразу две затычки в нос вставлять и противогаз вдобавок надевать.

Поэтому и попал из огня в полымя. В этом автомобиле пахло хорошо, но зато женским феминизмом воняло так, что брови становились дыбом.

— Так, значит, все мужики — козлы? И кто это говорит? Та, что спаивала мужское население деревни в своей таверне? Или та, что чарами соблазняла для дальнейшей разводки? Или одна вредная мелочь, которая никогда не являлась образцом целомудрия и послушания? Кто это говорит? — спросил я елейным голосом. — Так может это не мужики из породы парнокопытных, а оценивающие их?

— Ой, всё! — хором ответила мне троица, а потом начала набирать в грудь воздуха, чтобы вывалить на мою бедовую головушку кучу всякого-разного негатива.

— Что это? Праздник какой-то? — я успел заткнуть водопад грязных ругательств движением руки.

Показывал я вперёд, в центр деревни, к которой мы подъезжали.

— Чо, пля? Это чо за херня твори-и-ится? — протянула глазастая Чопля.

А херня и в самом деле творилась. И «херня» эта была настолько дикой, разнузданной и первобытной, что я тут же скомандовал припарковаться справа. Сам же выскочил наружу и устремился вперёд.

По деревенской улице, среди щербатых заборов и кирпичных домов двигалось очень необычное шествие. Я даже протёр глаза и ущипнул себя, чтобы убедиться — не сплю!

Не спал! И от этого стало только гаже…

Шествие молча шло от одного конца главной улицы до другого — нам навстречу. Только вовсе не с хлебом-солью двигалось это шествие, нет… В центре толпы поскрипывала телега, которую тянули запряжённая усталая лошадь и… привязанная обнажённая женщина, извалянная в дёгте и осыпанная куриными перьями.

Руки женщины были связаны за спиной, локти неестественно вывернуты так, что каждое движение явно отзывалось болью, но… На перепачканном женском лице боль не угадывалась. На некогда красивом личике теперь царило полное отупение и отсутствие какого-либо понимания — что с ней происходит.

Синяки и побои на теле проступали сквозь дёготь и перья. Раны и рассечения привлекали первых мух. Здоровенная зелёная муха неторопливо ползала по рассечению на бедре, которая сочилась сукровицей. Я сглотнул. Как же эта бедняжка до сих пор оставалась живой после таких издевательств?