Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
– - Железо калить?
– - Кали, кали.
Я... честно признаюсь - "дал петуха". Как-то горло... Сухо здесь. Пыльно. Оба владетеля тутошних мест, мира земного и мира подземного, внимательно на меня посмотрели. Пришлось откашливаться и отплёвываться.
– - Ты б не прошибся. Андрейша.
Боголюбского аж передёрнуло. Он чуть слышно зашипел. Как рассерженный кот. Потом, кажется раздражённый более именно своим прорвавшимся раздражением, а не употреблением мною его имени в столь интимной форме, обратился к Манохе:
– - У тебя есть место? Где спокойно поговорить можно?
Маноха кивнул, вытащил из рукава мою давнишнюю зажигалку, вдумчиво потряс над ухом, потёр в ладонях,
– - Это у тебя что?
– - А. Евоная. Взял как-то. Забавная. Тока тухнуть чегой-то начала...
И пошёл дальше в глубь этого, едва освещённого, туннеля. Распахнул полуоткрытую дверь, свистнул куда-то в темноту, откуда мгновенно появился парень с двумя коротенькими лавками в руках, свечкой в зубах и следами прирождённого дебилизма на лице. Лавки поставили по сторонам небольшого квадратного помещения, свечку запалили и прилепили к выступу стены.
За сим заплечных дел мастер пристойно поклонился и, вежливо прикрыв за собой скрипучую - прямо по нервам!
– дверь, удалился со слугой своим восвояси. Видимо - готовить там, в тех своясях, подобающее для неспешной беседы со мной, место. С надлежащими атрибутами, ингредиентами и приспособами.
– - Сядь, не торчи. Ну. В чём я ошибся?
Как-то мне... не то чтобы смешно. Совсем даже отнюдь! Трясёт-то не шуточно. Но схожесть с... с допросом Штирлица партайгеноссом Мюллером в подземельях гестапо по "17 мгновений весны"... Эта сдача оружия при входе...
Полная туфта! Совсем непохоже!
У Андрея в руках - его посох. Разновидность известной оружейной марки: "Этим - Иван Грозный убивает своего сына". Я ему совсем не сын, но... Там был сходный инструмент. Да и под меховым халатом - у него много чего может быть. У меня-то есть! Другое дело, что завалить его будет... очень непросто. А уж выбраться отсюда потом... только на танке. Сначала построить танк. А уж после, если повезёт...
Фигня. Он - не "папаша Мюллер". А я уж тем более - не Штирлиц. И малышки Кэт в природе не существует. Разговоров насчёт пользы массажа индийских йогов против головной боли - не будет. Не потому, что йогов здесь нет. Где-то они тут должны быть. Но голова у Суждальского князя - не болит. Не потому что - "кость болеть не может", а совсем наоборот - потому что в шапке. Никаких вмешательств со стороны, никакого "бога из машины", телефонного звонка - не будет. Нет вводящих, подводящих, предварительных, прощупывающих... разговоров. Я в этой разновидности разговорного жанра... по средневековым меркам - просто профан. И Андрей - отнюдь не высокопоставленный госчиновник. Хоть бы и Третьего Рейха. Он - государь. С замашками кавалериста. Для него привычно - в атаку. И - рубить.
В атаку он уже... Теперь моя... контратака.
– - Анна родила мальчика. Крестили Юрием. Так?
– - Так. Х-хм. Здесь сказали?
– - Нет. Я только что, ночью пришёл лодкой. Никого не видал, ни с кем не толковал.
– - Подсылы прежде донесли? Далековато ты дотянуться вздумал.
– - Зачем подсылы? Я же просто знаю. Не отсюда - из пророчеств.
– - Иезекиля...
Сколько злобы, презрения прозвучало в этом древнееврейском имени в устах православного князя...
– - Из пророчеств... Ты - ложный пророк. Волк в овечьей шкуре. Язва, гноем текущая. Слова твои - яд разъедающий. Из-за тебя я отпустил Улиту, позволил ей принять постриг. Из-за тебя сыны мои смотрят на меня со злобой лютой, из-за тебя соратники мои веры мне не имеют, из-за тебя неисчислимые укоры от духовников, от людей праведных - пали на главу мою. Не
– - Красиво сказал, Андрейша. Как по "Писанию". Только... Ты бы помахивал. Неча все свои негоразды на меня складывать. Что ты - как баба бессмысленная? Та тоже во всех своих бедах мужа винит. Да только ты мне не жена, и я тебе не муж. Изволь за дела свои сам ответ держать. Я тебя с ясыней под венец за ручку не тянул. Улиту из заруба не звать - не мой совет. Как на тебя сыны твои смотрят - как воспитал, так и глядят. Или что у них животики пучило - тоже я виноват?! Теперь - давай по делу. Я лжец? Где? Скажи мне прямо, в лицо - в чём я тебе солгал?
Андрей снова закидывал голову. Будто разглядывал меня ноздрями. Хорошо, что здесь оружейных стволов нет. Двуствольных. Сальная свечка на стенке застенка - чадила и воняла. В полутьме её огонька я видел ненависть князя.
Он не рычал, почти не скалился. Почти... просто смотрел. Лишь минимальные движения мимических мышц. Субмиллиметровые.
Достаточные, чтобы захлебнуться.
В океане презрения.
Достаточные, чтобы сгореть.
В огненном торнадо ненависти.
– - Не о чем с тобой толковать. Ты - гад ползучий, искушавший душу мою. И в том - преуспевший. Но покаялся я и очистился. И развеялся морок лживый. А тебя, тварь сатанинскую, каблуком раздавлю. Как тарантула.
Это - катастрофа.
Это - смерть. Моя. И всего недопрогресснутого человечества.
Да фиг с ним, с человечеством! Но самому умирать...
Если он не будет со мной говорить - он не будет меня слушать. Он будет действовать так, как сочтёт нужным. На основании тех знаний, тех оценок, которые у него в мозгу. А они - неверны! Но он не узнает правду. Потому что не даст мне сказать. Защититься, оправдаться, просветить и убедить.
"Раздавить каблуком. Как тарантула".
Бздынь - полный.
А и - плевать.
Я равнодушно пожал плечами.
"Равнодушно" - это не пижонство, не игра на публику. Отгорело. От длительного осознания.
Много раз, ещё со времён Бряхимовского похода, потом - на Стрелке, сейчас вот, под "бермудским парусом" - я представлял возможность этого разговора. "Будет - не будет. Родит - не родит. Мальчика - девочку. Ану - не Ану". В десятке разных декораций, с сотнями вариантов поворотов, реплик, реакций. Я уже пережил эту смерть в своём воображении. Эти смерти. Много раз. Я уже устал от этого. Как он меня убивает. И так, и так, и эдак... Надоело.
У меня нынче - просто смена приоритетов. Временная, я надеюсь. "Меняю свою жизнь на свою правду". Довольно широко распространённый в истории человечества бартер. Глупость, наверное. Но собственная смерть... как-то не очень важна. Ну, по-визжу на дыбе. С горящим веничком, с калёным железом. Может - час, может - день. Потом-то... "дальше - тишина".
"На том стою и не могу иначе, и да поможет мне Бог!".
Лютеру, произнёсшему эти слова в судилище, было тревожнее: поможет Бог или нет, как Он на это посмотрит, правильно ли Его понял... Я в бога не верю. Поэтому неопределённости не имею: мне никто не поможет. Кроме меня самого. "На том стою...". И так - до самой моей смерти.