Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы
Шрифт:
Рядом с ним наяривал веслом совсем юный землемер, лет 13, из Якскерго. По-русски говорит слабо, но на каждом повороте реки бросает весло, смотрит на компас, царапает бересту — «берёт азимут». В остальное время — молчит. Считает гребки.
В третьем: кузен Чернозубого, юнец-торговец из «торгового техникума имени Николая» и поп-вдовец из Мурома. Коллега Аггея по неприятностям от «конюхов солнечной лошади». Этот — ухитрился спрятаться, пока «искатели основ и ревнители исконности» резали его семейство. Иона Муромский его с прихода снял. А тут я…
Что
Итог похода: кроки сто двадцати вёрст речной долины, три сотни душ в веру христову привели, три лодки барахла привезли, на другой год народилось полтора десятка марийско-норвежцев. Правда, кузена пришлось отправить к Христодолу — шкурки прятать вздумал.
Ещё: одному важному суздальскому воеводе, славному витязю из гнезда Долгоручьего — пришлось голову открутить. Мы, не сильно понимая в здешних раскладах, «влезли в чужой двор». По «Указу об основании…» мне отдана «вся земля от граней селений русских». Некоторые — не понимают. Но об этом позже.
Это — успешный поход. В других — были потери в личном составе. Утонул, угорел, заболел, траванулся, пошёл в лес по-большому да не вернулся: кикимора защекотала, змея за задницу тяпнула…
Боевых потерь — не было. Аборигены были наслышаны о моих «подвигах» предыдущей зимы — в вооружённое противостояние не вступали. Местные тукымы c урлыками — не решились искушать судьбу. И, да, я оказался прав — вид нурманов в боевом облачении отбивал «боевитость» и усиливал «сексуальность». Впрочем, и мои — не резали, не жгли, последнее — не отбирали. Даже кое-какой торг пытались вести. Хотя, конечно, «негоразды» были.
Один отряд — погиб полностью. Попал в лесной пожар. Ещё один — потравился почти весь.
«Не пей, Ванечка, из копытца — козлёночком станешь».
Эти — стали покойниками.
В третьем — гоноры сработали. Нурман с тверичём не поделили туземную красавицу, сцепились между собой. Итог — шесть трупов.
Самый главный результат — не собранные товарные ценности. Хотя и они… вполне пригодились. Важнее понимание этой земли, людей, на ней живущих. Опыт. Мой собственный и десятков ребят, сходивших в эти походы. Опыт десятка тысяч туземцев, увидевших моих людей.
…
Для очень многих в здешних лесах, это было открытие. «Открытие мира». Люди увидели наши товары, смогли составить собственное представление о Всеволжске. Не по рассказам — сами.
Мои современники этого… — не могут представить.
Коллеги, вы все видели инопланетян. В кино, на картинках. А тут — вживую! Оно дышит, ходит, кушает. Разговаривает! С ними парень из знакомого урлыка. Он их понимает, он у них живёт. Хорошо живёт: сыт, обут-одет, куча всяких чудесных штучек.
«Есть ли жизнь на Марсе?» — Да! И эта «марсианская жизнь» — восхитительна! Вот живое
Несколько сотен лесных сообществ. Жёстко стратифицированных — жизнь каждого человека предопределена от рождения. Нет не только возможности что-то изменить — даже желание такое возникает не у всех, изредко и лишь в форме глухой, самому непонятной, тоски. Как сосущее чувство голода у обычно сытого человека.
Сколько человеческих лиц вы видите за день? Сотни? Тысячи? — Здесь — 20–40. Со сколькими людьми вы общались за время своей жизни? Хотя бы голос слышали? — Тысячи? Десятки тысяч? Здесь — 200–400. За всю жизнь.
Конечно, средний абориген видел за последний год столько белок, сколько вы и за всю свою жизнь не увидите. Но… Разницу в общении с белкой и с человеком — понимаете?
И вдруг в каждой из этих сотен «пирамидок»-общин, где столетиями — «как с дедов-прадедов», где всегда — «что было то и будет» — «распахнулись двери».
Новое, невиданное, иное. Не торговец-одиночка, а куча народа, отряд, власть…
Люди! Не такие!
Не где-то там, за морями, за лесами, а вот, в доме сидят, пироги едят. И у тебя лично — не у старейшины, не у кудати — вдруг появляется право выбора.
Хочу быть пианистам… или железнодорожником… Да хоть кем!
Оказывается — ты можешь хотеть! Хотеть чего-то такого, чего твои деды-прадеды — не могли. Не могли даже хотеть! Не потому, что тупые, а потому что никогда не видали. Вот такой мягкой ткани, вот таких ровных горшков, вот таких длинных ножей… Вот такой жизни.
Твоё мнение имеет значение, твоё «хочу» — может изменить твою жизнь.
Первая из человеческих свобод — «свобода хотеть» — вдруг ворвалась в глаза, уши, ноздри… в умы и души тысяч жителей маленьких лесных поселений. Кому — противно, страшно, кому — удивительно, сладко…
Масса молодёжи, бобылей в тот год пришли ко мне «в поисках новой жизни».
«Хотим жить — как твои живут».
Разницу между туризмом и иммиграцией они ощутили очень скоро. Но назад никто не вернулся — стыдно перед сородичами. Наоборот, позднее, навещая родственников, они, своими рассказами о «городском житье», иногда безбожно привирая, побуждали новые волны мигрантов. Да и оставшиеся на прежних селищах — с их помощью постепенно воспринимали мои инновации. И не только мои — те, что у соседей-славян стали уже «культурной традицией», образом жизни.
«Сексуальные подвиги» нурманов тоже дали результат. Позже, но долговременный. Десятилетиями я встречал в этих местах людей, в числе предков которых были, явно, воины Сигурда.
В отряды, кроме собственно нурманов, были включены их «попутчики» — дружинные отроки, боеспособные люди из тверских и полоцких людей. Многие из них, почувствовав перспективу, остались у меня в службе.
У нас получилось очень удачно по времени: большинство отрядов было отправлено на маршруты в течении двух недель по приходу Тверского каравана. Чуть затянули бы — были бы уже другие заботы.