Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы
Шрифт:
– Садись в лодку, да греби в Боголюбово. Там и узнаешь, с чего это светлый православный князь Суждальский велел мне Стрелку держать, да воров с татями, божьих созданий, по рекам ходить — не пускать.
Проще надо быть, прощее. На кой чёрт мне богословие, когда у меня — режим тотального блокпоста?
– Мы — монаси. А не тати. И ты меня знаешь.
Точно. И хорошо вижу разницу с тобой прежним. Отчего мне интересно: почему именно тебя послал Кастрат ко мне? Ты не сам пришёл, не один, но в группе посланных. Хоть и монахов, но бойцов.
– Не-а. Я знавал человека доброго. Именем Чимахай. Теофила — не знаю. Что вы за люди — не ведаю. Поэтому… Эй, служба, полный досмотр.
Глава 451
У меня нет профессиональной таможенной службы. Не выросло ещё. Как с моими стекловарами или металлургами: есть, где-то, когда-то, какие-то ошмётки знаний и умений. Системы — нету, приходиться создавать, учить.
На «Святой Руси» нет такой профессии. Конечно, всегда есть любители сунуть свой нос в чужой багаж. Но чтобы профессионально… На Руси — нет таможни. Нет товаров, «запрещённых к ввозу». Или, там, «к вывозу». Есть мытари. Которые работают по другим правилам. Типа: «десятина от всего». Или: «полугривна с лодки, ногата с головы».
В средневековье слишком большой разброс цен. Ткнуть в кувшин и сказать:
– Цена горшку — три куны, таможенный сбор 10%
мытарь не может.
Поэтому берёт натурой. Не — «таможня даёт добро», а — «таможня берёт добро». Как делал Аламуш. Либо по транспортным единицам: с лодки, воза, вьюка.
Мне сбор мыта на Стрелке запрещён князь-эмирским соглашением. А вот досмотр — предписан. По моему разумению. В рамках поручения: «выбить шишей речных».
«Везти…? — Вези что хочешь. Лишь бы человек был хороший». Как у того кирпича на крыше.
Та пара ребят, которые поставлены сюда для досмотра, получили лишь общее представление по теме да несколько чисто учебных примеров: «отличи среди караванщиков раба», «найди оружие», «составь описание грузов»…
Главное: оцени человека.
Эта задача — учебниками не решается. Свод правил, рецептов и примеров — помогает, но не обеспечивает. Нужна интуиция. Которая порождается опытом. Который выкристаллизовывается из практики. Которая требует времени.
Практики — не было. Плотникам помогают, территорию до ума доводят… Смогут ли?
* * *
Монахи бубнили и бурчали. Чимахай неотрывно смотрел мне в глаза. Что, «железный дровосек», подзабыл «Зверя Лютого»? Про «лыко в строку» запамятовал? Как я «цаплянистов» казнил-резал — из ума вышибло? Как с Толстым Очепом и его бандой обошёлся? Как во тьме ночной во дворе воровской заимки меня князь-волк обнюхивал-облизывал? И прочие тогдашние… пр-р-риключения.
Ты изменился, заматерел в
«В чём сила, брат? — Сила в правде».
Фигня. Сила — в духе.
У тебя — твоя правда. В форме инфекции из твоего Свято-Георгиевского монастыря.
У меня — своя. Зараза из 21 века.
Вот стоим мы друг перед другом. И кому-то надо уступить. Ну, или резаться будем.
Мы знаем друг друга. Мы знаем, что каждый пойдёт до конца.
Не в искусности дело — дело в душе, в готовности убивать и умирать.
При любой правде.
Которую «здесь и сейчас» — считаем своею.
Четыре года назад наши «правды» были схожи. Теперь — разошлись.
Спокойно, Ваня. Первым к примирению делает шаг более сильный. То есть — я.
А не хочется. Хочется ломать, крошить и курочить. За «свою правду». Но моя — сильнее. Потому что на 8 веков старше.
«И носки у меня дырявее».
– Вы — вон туда. В той избушке — личный досмотр. Худа никакого делано не будет. Но если кто дёрнется, буянить начнёт… Запомните иноки — здесь моя земля, здесь — не-Русь. И взыскиваю я… больно. Он подтвердит.
Чимахай угрюмо кивнул.
По-мявкали, но пошли. И посохи оставили.
Монахи не берут в руки железного оружия. А вот дубинками этими — не худо бьются. Они-то и так-то… кулачки по булыжнику. Но им теперь — не так уверенно. Было что-то, ощущалось — «оружие». Хоть — что, хоть пёрышко голубиное. Теперь — нет. А мои… осторожненько.
С предварительным объяснением.
С паузами на каждом шагу.
На возмущения, отказы — не реагировать.
Не убеждать, не упрашивать, не уговаривать. Не бабы, не дети — на успокаивающие интонации реагируют… иначе.
Подождать, повторить. Время есть — не толпа стоит.
– Войти в сени. Одному. Снять одежду. Всю. Положить на лавку. Войти в избу. Открыть рот. Шире. Закрыть. Залупить. Заложить руки за голову. Присесть. Встать. Поднять бороду. Отогнуть уши. Дотронуться указательным пальцем до своего носа. Другой рукой. Посмотреть на божницу. В другую сторону. Повернуться. Встать на лавку на четвереньки. Раздвинуть ягодицы. Это — клизма. Терпеть. Вот горшок. Выйти из избы. Испражняться за углом. Горшок — мне на показ. Следующий.
Никаких эмоций.
Минимум движений.
Минимум звука.
Ничего личного.
Улыбка — оскорбление, вежливость — слабость.
Это всё — провокации. Не надо.
Я это проходил неоднократно. В первой и второй жизнях. На этом, по сути, я и с прошлогодним Окском караваном разошёлся. Начал бы пальцы гнуть да понты толкать — так бы и остался. С ножиком в горле. Теперь эту науку мои малолетние мари из глухих ешей показывают.
Сам учил. По своим прежним, до «вляпа» ещё, воспоминаниям о тонкостях этого занятия. Опыта у ребят — ноль. С другой стороны — пакет с героином, в желудке, на нитке, привязанной к зубу, здесь никто тащить не будет.