Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы
Шрифт:
Оммаж бывал не только рыцарским. Известны унизительные формы, использовавшихся для принуждения подчиняться. При этом, очень жестком, с ярко выраженным «подчинительным» элементом, оммаже, упомянуты веревка или ремень.
Оставим клятвенные садо-мазо европейским рыцарям и их прекрасным дамам. Мы оба понимаем: Чимахай добровольно передает себя «в мою волю». Элемент «вверения» — обязателен. Древнейшее название оммажа — коммендация — восходит к римскому обычаю препоручения себя — старшему и сильнейшему.
Встать на колени, вложить руки, произнести слова… Экая фигня! Да мы, в нашем либерально-демократически-прогрессивном…
Там —
Я не требую от Чимахая чего-то унизительного. Верёвки, ремешки… мелочь мелкая, дешёвые игры с живым мясом в его краткосрочном пребывании в мире дольнем.
Я требую всё. Весь комплект — тело, разум, душу. Волю. И он, зная меня, это понимает.
«Мой человек» — только мой. Не «божий». Никто в мире, ни Иисус, ни Богородица, ни ангелы небесные — не смогут перебить мой приказ своим.
«Вестовые» — будут. Епископ, игумен… Они-то и донесут «мнение из высших сфер». Я, наглый ерник-атеист — уверен в «испорченном телефоне». Не Чимахай.
Отказ от «слова божьего» в пользу «слова лысого»… Уровень такого «вручения себя» — представляете?
Нужно пройти смерти родных, гибель общины, пожить под прямым управлением «высшей силы» в форме «цаплянутой ведьмы». Нужно пережить новое крушение общины от моего набега, гибель своего прежнего «идола». Нужно своими глазами увидеть, своей душой прочувствовать разговор двух душ — человеческой Ваньки-плешивого и чудища лесного — князь-волка в глухой лесной ночи на воровской заимке. И не испугаться — захотеть. Такого же. Себе. Нужно отринуть суету мирскую, пройти обучение «бесогона», получить опыт выявления и низвержения «ложных пророков» и «бесовских отродий». Нужно «воспылать огнём истинной веры», воодушевиться «на подвиг праведный», исполнять волю «пославшего мя».
И вновь убедиться в лживости. В обмане иереев и архиереев, наполненных благодатью божьей, уста которых изрекают волю Всевышнего.
Нужно раз разом искать, находить и вновь утрачивать смысл жизни, смысл существования в этом мире.
Нужно очистить в себе веру от… от всего. От наносного, изобразительного, ритуального, привычно-ассоциативного, организационно-административного… Оставить «голые» сущности. «Разложить по полочкам». И, выбрав необходимое себе — не попу, не Христу — самому себе! — проверяя на каждом шагу «на укус», «на вшивость», «на благо и разум», последовать своей дорогой. Которая, наверняка, будет иной, не общепринятой.
Не потому, что ты так сильно вспзд… Да, именно это слово, которое с пятью подряд согласными. А потому, что выбор своего пути — тяжкий труд. Человечеству, в массе своей, не свойственный. «Как все — так и мы» — легче.
«Одна просторная —
Дорога торная,
Страстей раба,
По ней громадная,
К соблазну жадная,
Идет толпа.
…
На вид блестящая,
Там жизнь мертвящая
К добру глуха».
Автобан хомнутых
Это — нормально. «Все так живут». Соблазняются. Блестят. Глохнут. Добровольно.
«Верить нельзя никому. Мне — можно».
Сколько раз нужно пережить «личную катастрофу доверия», чтобы понять «матрёшку смыслов» этой фразы? Ты, Чимахай, уже вдоволь наелся обмана людей? — Тогда поверь. Не мне — себе.
И ты пойдёшь со мной, с «нелюдью».
В чём сила, брат? — Сила — в правде.
В моей правде, которая стала твоей.
Богоискательство, богостроительство… У нас это, как городки или лапта — национальные виды спорта.
* * *
– В бога-то верить… позволишь?
– Да. Там, так и тогда, когда… позволю.
– Э-эх… Я за тебя молиться буду. Чтобы Господь через тебя… силу свою являл. Да. Я — твой человек.
«Таможенник» отлежался и выздоровел. Получил мою публичную благодарность и повышение в чине. Его пример воодушевил коллег, и они с совершенно волчьим азартом накидывались на хотули приходящих.
«Блина» отпели и закопали, серебро и мышьяк — оприходовали. Точильщик и Драгун по-расспрашивали монахов. Некоторые элементы из монастырских методик оказались полезными. Типа: надави на глаз. Если не раздвоится — глюк. А если «да», то… надо смотреть.
Мы потолковали с Точильщиком, и начали собирать «информационный мусор» о связях между «бесогонами» и «потьмушниками». Здесь не было каких-то громких операций по засылке или перевербовке. Просто смотрели внимательно. Через четыре года, когда суздальские, смоленские, черниговские… заплелись в Киеве в косу не расплетаемую, я имел представление — кто как может «ужалить», как с кем разговаривать.
Через три дня Чимахай чуть не убил Аггея. Пришлось разводить «драчунов христолюбивых». Я дал Чимахаю с сотоварищами лодку, мальчишку-картографа и отправил вверх по Волге. Приводить тамошних жителей на путь веры истинной. Одного из его спутников убили язычники, второго — христиане. Картограф сумел сбежать, Кострому сожгли. Сам он чудом спасся.
У Чимахая сложилось в душе какое-то… очень воинственное православие. Он предлагал всем встречным уверовать в Христа, Троицу, Богородицу. Отказавшихся — убивал. Его тоже пытались убить. Он был силён, искусен и подозрителен. «Попытчиков» — хоронили.
От согласившихся требовал исполнения базовых ритуалов и жизни «по правде». Не исполнявших… наказывал.
Во многих случаях его «правоприменительная практика правды» была близка моему ощущению «правильно». Например, насаждение «нестяжательства». Особенно — в церковной жизни. Вдоволь натерпевшись в детстве от «ведьмы», пройдя «школу бесогонов», выжив в походах в дебрях лесных среди язычников, он ничего и никого не боялся. Громко возмущался иереями «Святой Руси», их многостяжанием, немилостивым отношением к своим ближним, сребролюбием: «Многостяжание далеко устраняет нас от иноческого завета, делает преступниками своих обетов». И взыскивал за это беспощадно. Потом — и с моей помощью.