Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
Есть детали проявления этого закона применительно к правителям. Например, разделение на коренные и новые территории. Сыновья монарха получают наследство не одним куском, а и в той, и в другой части. «Чересполосица» крестьянской общины воспроизводится на уровне государственного устройства. В «Слове о полку…» князья обязаны защищать Русь за «причастие в Русской земле». «Причастие» здесь не имеет смысла церковного, но смысл имущественный — у каждого во владении часть общего имения.
Есть вещи неделимые. Титул, корона. Корона отдаётся старшему сыну. Передаётся
Через два года именно этим — «корпус фратрум», возвращением «к истокам и скрепам», к «преданьям старины глубокой» — я долбал рюриковичей в Киеве.
Владимир Креститель — Святой? Раньше — было лучше? Так устремимся же в те благословенные, счастливые времена! Когда небо было синее, вода — мокрее, а законы — праведнее.
Набивая те, уже обветшавшие слова совсем раннего, новорожденного феодализма — новыми смыслами.
— Жиздор на этом латинском обычае — майорат называется — вырос. Ему этот закон, его право Русью править — с младенчества в уши вдували. Там не одно поколение бабья из латинских земель. А дети сперва растут на женской половине. Он знает, он уверен, «с молоком матери восприял», что Русь — его владение. Не потому, что умнее, сильнее, храбрее… Он — старший сын старшего сына. Поэтому он — законный. Любой другой — вор, узурпатор. Как ты веришь в Покров Богородицы, так он верит в своё первородство.
Я хорошенько подумал, вспоминая всё известное мне о Жиздоре. Немного. Как-то у меня других дел… Поташ, знаете ли, хрусталь варёный, чугуний, мездрение с пикелеванием…
— Говори.
Андрей принял свою обычную позу: откинул голову, смотрит прямо в лицо полу-прикрытыми глазами, рука крепко вцепилась в посох.
— У тебя, Андрейша, правда — святая. А у него — родовая. Оба вы упёртые. Миром вам не разойтись. Жиздор будет биться. Потому что верит в своё право. Потому что очень не любит Юрьевичей. Помнишь, как его из Курска выгнали? Куряне тогда сказали: «Любы нам мономашичи. Но из всех мономашичей более всего любим мы юрьевичей. Вот бог, вот порог. Уходи».
И плевать было тем ребятам в Курске, что прислал князя — его папа, «лично товарищ государь», Великий Князь Киевский.
«Закон? Воля государева? И чё? Не любо. Пшёлты».
— Мачечич против Жиздора… мусор с гнилью. Киевляне Жиздора призовут. И Киев, и Рось будет за него. Он неровен и порывист, он не хочет разбираться в сути, в реальности. Не хочет понимать, что ты сильнее. И не будет. Пока не сдохнет.
Тут я снова хорошенько подумал. Я так всё равно сделаю. Просто потому, что этот, лично мне незнакомый Жиздор — вот такой человек. С такими тараканами в голове, с такой властью в руках. В вот такой ситуации.
— Прикажи. И он умрёт.
Факеншит! Болтанул неподумавши! Прорвало Ваньку сдуру.
Сказанное — ересь! Государственное преступление! Измена и крамола! Рюриковичи неприкосновенны! Одна только мысль — основание для смерти. «Замыслил худое на государя» — покойник. Но… Но ведь правда же!
— «Княжья смерть» поиграться хочет?
Вспомнил. Обычно это моё прозвище, полученное после убийства Тверского князя Володши Васильковича на пиру после взятия Янина, вспоминают только шёпотом. И — не часто.
В устах Боголюбского, самого — князя, есть и особый оттенок:
— Сегодня его зарежешь, а завтра меня?
Я подымаю глаза.
Ему в лицо.
Давай поиграем.
В гляделки.
Как ни тяжек твой взгляд, а мне — не в новость.
Я тоже умею глядеть в глаза.
И ещё — улыбаться.
Я не пирожок с надписью «Съешь меня» в сказке про Алису. После чего можно прощаться со своими ногами, оставшимися где-то далеко внизу. Те, кто пытались меня съесть — попрощались. Не с ногами — с головами.
Это — не угроза.
Просто — информация.
Знак на трансформаторе.
«Не влезай — убью».
Кажется — дошло. Кажется — наши гляделки внушили… «наличие границ допустимого».
— Нет. Родную кровь проливать — грех.
— Как скажешь. Государь.
Чётко — фиксирую статусы. Ты, в это момент, мне не брат, не Андрейша, не князь суздальский. С этими — я могу поболтать. Спорить-договариваться. Но никто из них мне не указ, не «высочайшая воля». А вот тут я — сам! — объявляю тебя государем. Не — суздальским, не — русским.
Своим.
Первый? — Не знаю. Один из немногих. Пока.
Помни.
Цени.
А по теме…
Ответ я получил. Прямого приказа — не будет.
Твоё решение, Андрей… интересно. Его смысл… Я истолкую «своеобычно».
Точное слово — согласно «своему обычаю». Обычаю думать и делать по-своему. Не — «все это знают». Потому что меня воротит от средневековой, святорусской «всехности». От набора сию-местных, сию-эпохнутых как-бы всеобщих стереотипов.
Исполняя «букву» приказа, я наполню её своим «духом». «Дьявол кроется в мелочах». Вот туда и отправимся.
Прямого приказа — не будет. Но и прямого запрета — нет.
«Если встретишь Джавдета — не убивай его» — не прозвучало.
Свобода действий.
Если я не рюрикович, то греха на мне нет. Мне Жиздор — не «родная кровь». Дальше мелочи мелкие — сделать и не попасться. Ну, это-то мы… вопрос техники.
«Если» или «пока»?
Пока я не признан родом, не объявлен рюриковичем, пока я «ублюдок лысый безродный» — я «в своей воле». Про мою придуманную «рюриковизну» знают четверо: я сам, верный Ивашко, «тётушка» Софья Кучковна, да ты, братец мой Андрейша. И пока ты, только ты, не объявишь меня публично братом своим единокровным — остановить истребление рюриковичей этим аргументом ты не сможешь.