Зверь в Ниене
Шрифт:
В вопросе богословия купец не чуял разумения своего и силы.
Как же тогда Диавол, низвергнутый на Ильин день?
С Выборгской улицы он свернул, дойдя до городского хмельника, к Средней и тут заметил фигуру, темнеющую перед решётками для хмелевых плетей, белых от налипшего снега.
Он испугался.
Дьявол среди людей мог появиться когда угодно.
Луна светила ярко.
Малисон узнал Ингмара.
И успокоился.
Эта встреча была предопределена, понял он.
Зверь должен был пойти по следу, потому что влекла его
— Стой, — Малисон выдернул из-за пояса пистолет, откинул крышку полки.
Заряд был из пороха и пыжа, но Ингмар этого не знал. Однако он развернулся и побежал за хмелёвые решётки. Пуля в спину представлялась ему меньшим злом, чем пуля в грудь и алебарда. Прутья были густо облеплены снегом. Ингмар нырнул за них и исчез.
— И не буду притеснять или губить кого-либо, кроме совершившего преступление, — прошептал купец и опустил ствол.
Он не стал подавать сигнал в Ниеншанц. Встреча со Зверем была его личным делом. Сугубо личным.
ЦЕНА ГОЛОВЫ
После праздников открылась сессия выездного суда. В Ниене занялись рассмотрением накопившихся тяжб по крупным искам, которые не мог разрешить магистрат. Но все бюргеры и крестьяне из Спасского села ожидали конца дознания Тойво.
Пока он вдали от семьи содержался под стражей, рассудок как будто пошёл на лад. За решёткой он отогрелся, потому что на гауптвахте оказалось лучше, чем в сенях. По совету Клауса Хайнца купец Саволайнен занёс денег слотсгауптману на прокорм арестанта, и Тойво стали кормить из общего котла с солдатами.
Гарнизонная жизнь даже при самом уничижённом положении узника показалась Тойво краше семейной. Солдаты охотно болтали с ним, изредка угощая табаком, и шутки у них были схожие.
Тойво не мог понять, почему так настороженно к нему относились дома и особенно жестоко — отец, тогда как чужие люди прекрасно ладили и предлагали идти к ним в гарнизон служить после суда, на котором его обязательно оправдают. Солдаты прочили ему высокую карьеру и даже называли начальником Мёртвого бастиона. Тойво знал, что такое Мёртвый бастион — он выходил на Охту, ликом к городу, а под стеной его хоронили умерших от болезней солдат и строителей крепости.
Тойво заделался в Ниеншанце своим парнем. Офицеры и солдаты не верили, что дурачок виновен. Признавали, что разок убить он бы мог, все могут, но творить изощрённые злодейства, было выше его возможностей. Выслеживать жертву, незаметно подбираться к ней, скрываться и оставаться неузнанным было слишком сложно для такого простака.
И все видели, что в нём нет зла. Тойво не был скрытным. Он никогда не отказывался поболтать и охотно сознавался во всяких грехах, которые выдумывали для него солдаты. Выше пояса полёт их мысли не поднимался.
Расспросив многажды и на разные лады, как не могли бы допросить губернаторские дознаватели, в гарнизоне пришли к выводу — невиновен.
В судебном поезде прибыли адвокаты. По совету Клауса Хайнца купец Саволайнен уговорился с одним. Не для того,
Отстаивать интересы в суде потянулись к адвокатам и мекленбуржцы. Звенели монеты. Скрипели перья, разгорались прения и заканчивались далеко не в пользу истца, если он не догадывался нанять другого адвоката из той же команды. Защитники выступали, не покладая языков. Было в их братстве единодушие и чувство локтя. Знали, на что идут и работали на износ. От сессии до сессии юристы жили весело, а как сессия — так хоть вешайся.
Пока заседатели выездного суда, не относящиеся к городу, рассматривали тяжбы бюргеров и жителей окрестности Ниена, в застенках Ниеншанца трудились дознаватель и опытный палач, специально обученный причинению боли без смертельных увечий, которые могут привести к гибели допрашиваемого или неспособности его выступить на судебном процессе. Урпо из Кяккисалми был дилетантом-самоучкой и годился только для наказания солдат.
Тойво во всём сознался. Для этого на допросах неизменно присутствовал Карл-Фридер Грюббе, который был в курсе мелочей всех эпизодов убийств и умел вовремя задавать наводящие вопросы.
— Следствие вести — не кётбуллар кушать, — говорил он товарищу, когда по вечерам ратуша пустела и Клаус Хайнц заходил узнать, как идут дела.
— Надёжны ли его показания? Не изменит ли он их на суде?
— Дурак запуган. Он трепещет при одном моём виде, и даже на людях согласится со всем, что ему скажут, а я при этом кивну, — самодовольно заявил Грюббе. — Все обстоятельства указывают на него. Тойво жил рядом с Утой. Он её постоянно видел. Они были погодками. У них было время встречаться где угодно, в том же хмельнике.
— А если встрянут какие-нибудь случайные бюргеры с показаниями? — сомневался Хайнц. — Например, против Грит. Давай не будем закрывать глаза. К ней часто приходили по ночам, чтобы вынимать плод или предотвращать рождение младенца. Многие захотят донести на соседа.
— А кто укажет на Ингмара? Эти безумцы все обречены, и Линда-Ворона, и даже Безобразная Эльза рано или поздно придут к Висельному дереву. У Тойво были причины убить повитуху, если Грит умертвила их с Утой младенца. Он в этом сознался. Не уточнил только, за что её зарезал, но с моей помощью рассказал, как спрятал концы в воду.
— Что насчёт Малисона?
— Попытался убить его, испугавшись мести за семью.
— А семью за что?
— Глумной Тойво вожделел Айну Малисон и собрался вершить насилие, но она стала сопротивляться. За время службы фогтом в Нюрнберге я видел великое множество лихо заплетённых побуждений, которые двигали людьми, ведя их к краю бездны. Навести язык дурака на что-то похожее оказалось достаточно легко, не вызывая подозрений у дознавателя.
— Ты и про священника ухитрился обосновать?