Зверь в Ниене

Гаврюченков Юрий Федорович

И ещё Малисон подумал, что хорошо уходить, оставляя в доме здорового, тёртого жизнью мужика. Вдобавок к тому, что старик Петри, будущий тесть, тоже достаточно силён. Солдат не вылезал теперь из крепости. Весь гарнизон перевели на казарменное положение, чтобы показать генерал-губернатору полную боеспособность.

Взял от двери алебарду, стукнул как следует в пол.

— Пошёл я. Счастливого Рождества!

— Накатишь на ход ноги? — немедленно предложил Фадей.

— Знамо!

— Держи, голубь, — преподнесла чарку Аннелиса.

Петри

Хейкинпойка уже развернулся к двери, со значением поднял свою чарку. Даже Аапели, который быстро учился у старших, с радостью воздел свою детскую кружку праздничного столового пива.

— Приходи скорей! — сказала Хельми.

— Приду утром, — Малисон тепло улыбнулся именно ей и опрокинул в пасть зелено вино.

Анелиса расплылась в сладкой улыбке и, обернувшись к столу, окинула дочь недобрым взглядом.

А Хельми посмотрела в ответ на мать, которую не видела подолгу, и не пожелала осаживаться, а продолжила искриться.

Германа Шульца пришлось выкликать долго. Когда Малисон подошёл к крыльцу и собрался постучать, он всё-таки вышел, подпоясываясь на ходу. Шуба была кое-как запахнута, перевязь с корбшвертом висела криво, пистолет и вовсе не взял, но большой медный фонарь прихватил.

— С Рождеством! — встретил его Малисон.

— Чтоб меня черти взяли! — искренне ответствовал Шульц.

Побрели, качаясь на ходу. Герман попраздновал от души.

Они долго стучали в дверь ратуши. Так гулко отзывались удары в тишине, что ясно было — никого нет, да и ни огонька в окнах ни теплилось.

Чтобы бургомистр юстиции забил шкворень на службу — это должен был быть выдающийся день. Крайне необычный.

Значительный.

Рождество Христово для этого вполне годилось.

— Пойдём, я знаю, где его искать, — севшим голосом сказал Герман.

Оружейный мастер Вигстрём жил на Королевской улице за Малым Чёрным ручьём. Окно с круглыми стёклами в свинцовой раме светилось как фонарь с толстой свечою. Немногие в Ниене могли этим похвастаться. Оружейник Вигстрём жил на широкую ногу и часто собирал гостей, с которыми пировал вскладчину. Вот и сегодня на дворе было натоптано и орошено а, в доме — шумно.

Поднялись на крыльцо, постучали.

— Кто там?

— Ночной дозор!

В сенях неразборчиво проорали, Малисон не понял, а Герман Шульц желчно хмыкнул.

Быстро и уверенно протопали каблуки. Дверь отворилась, на пороге вырос Карл-Фридер Грюббе.

— С Рождеством! — приветствовали его стражи.

Юстиц-бургомистр шумно засопел и поздравил в ответ.

— Охраняйте покой, берегите город. И да хранит вас Господь, — сказал он, пропустив обычное напутствие.

Герман Шульц качнулся и рыгнул, а Малисон отсалютовал алебардой.

Дверь захлопнулась. Бургомистр юстиции вернулся к важному делу.

Когда они вышли со двора, Малисон достал из котомки, висевшей на правом боку, плоскую глиняную бутылку снапса, оплетённую соломой.

Вздрогнули,

крякнули. Захотелось курить, но трут на морозе не занимался. Искры гасли, не долетая до него.

— Зайдём ко мне. — предложил Малисон. — Возьмём уголька.

Завернули по проулку на Среднюю. Шульц от застолья протрезвел и сейчас не опьянел, но как-то быстро ослаб ногами.

— Кто будет нарушать порядок и бесчинствовать на улицах в рождественскую ночь? — резонно вопросил он.

— По такому морозу, — добавил Малисон.

— Я только до своего дома дойду.

— Я тебя доведу.

— Пошли ко мне?

— Нет, — упрямо сказал купец. — Я буду нести службу.

Герман Шульц нашёл силы вынести на рукавице уголь. Малисон даже в сени не сунулся, чтобы не развезло, да не соблазнили духмяные запахи пренебречь долгом честного бюргера и осесть в неге и уюте за накрытым столом, в окружении радушной семьи плотника.

— Бери фонарь, — на прощанье сказал Шульц.

— Нет, ты бери, — отмахнулся купец. — Обойдусь, дорогу видно.

Раскурился и зашагал по Средней улице, посмеиваясь над теплолюбивым немцем. В Архангельске бывало и покруче. Малисон только иней с бороды стряхивал, холод его не брал. Он прихлёбывал из глиняной фляжки вкусный, нажористый снапс. Уж с этим-то ничего не фатального не приключится. Даже если в ком смёрзнется, и лопнет бутылка, его можно будет грызть.

Помимо бутылки снапса, в котомке лежал завёрнутый в тряпицу добрый ломоть пирога, но его надо было отогревать за пазухой. Да и к чему, когда из-за стола и есть что выпить?

В середине ночи крепко подморозило. В небе висела луна, непривычно яркая для Ниена. Все в городе спали, кроме Малисона, а он ходил по улицам и думал об антихристе. Старался представить, что видит он и как выглядит окружающее антихристовыми глазами. Что он слышит, как обоняет. Каким предстаёт мир для Зверя.

Вот, он бегает по улицам в ночи. Вынюхивает след (тут купец принюхался), заглядывает в окна (Малисон прокрался и приблизил лицо к окну из бычьего пузыря, но в тёмной избе ничего не разглядел), озирается (отходя по своим следам, купец поозирался, нет ли свидетелей его странных дел), прислушивается к звукам ночного дозора — купец отошёл подальше и поколотил древком алебарды по воротам Пима де Вриеса, надеясь разбудить лежебоку. Пусть будет уверен в прилежании, с которым Малисон исполняет свой долг!

Ещё он подумал, что антихрист знает город. Знает, кто где живёт. Знает ходы и выходы.

Зверь и его знает.

Малисон искал и не находил опровержения, почему Зверем не мог быть Ингмар Тронстейн.

Но и доказательств у него не было.

И ещё он думал, что в ночь перед Рождеством черти вылезают гулять среди людей, а сегодня ночь после Рождества.

Или то справедливо для Рождества православного, а сегодня ихнее, немецкое? И ночь нечистой силы ещё предстоит?

Или то и то — Святки?