Зверь
Шрифт:
Королевский хирург и личный врач Рокслеев сошлись во мнениях: её светлость скончалась от сердечной слабости.
Дело шло к тому уже несколько недель. Герцогиня Мирабелла мужественно держалась вплоть до дня Большого Совета, состоявшегося двадцатого Летних Молний. Она явилась в Овальный кабинет, прямая, как палка, но страшно высохшая и почти совсем седая – за несколько дней она состарилась на двадцать лет.
— Мой сын отправился в Алат по приказу герцога Алвы! — громко заявила она королю, торжествующе предъявляя собственноручный приказ Первого маршала. — Паж моего сына может засвидетельствовать это!
Двенадцатилетний мальчишка, допущенный на
— Я тоже свидетельствую это, — заявил сам Алва, неспешно поднимаясь и отвешивая поклон Фердинанду II. — Мой оруженосец выполнял дипломатическое поручение, которое я возложил на него ради пользы и блага моего короля.
Рокэ врал совершенно непринуждённо. Мирабелла сверлила его глазами, но молчала: ей хватало ума понимать, что Ворон льёт воду на её мельницу.
Сильвестр не спорил. Рокэ желает, чтобы его юноша ушёл в Закат в сияющих доспехах безупречного рыцаря? И пусть его. Герцог Окделл встретился с курией, чтобы очистить корону Талига от тяжких обвинений? Чудно, чудно. Вступил в переговоры с Робером Эпинэ, чтобы склонить его принять сторону Олларов? Превосходно!
— От Эпинэ мой оруженосец узнал важные сведения, касающиеся Гальтары. К несчастью, он решил лично поехать туда, чтобы выяснить всё на месте. Это, конечно, не входило в его задачу, но юного герцога легко понять, ваше величество. Он только что отличился на поле сражения. Он желал отличиться перед своим королём и на дипломатическом поприще.
Король кивал, как механический болванчик, не сводя глаз с яростной, как фурия мести, Мирабеллы. Опальная герцогиня произвела на него огромное, почти болезненное впечатление. Как и все слабые люди, он мгновенно ощутил исходящую от неё подавляющую силу и проникся каким-то школярским почтением к умирающей, но так и не сломленной старухе.
— Если мой сын не вернётся в течение трёх лет, — заявила она королю напоследок (лицо её при этом дрогнуло, но голос остался твёрдым и властным), — я желаю, чтобы Надор перешёл во владение мужа старшей из моих дочерей.
Она не сказала: «Я прошу». Она сказала: «Я желаю» и величественно опустилась в кресло, даже не прикоснувшись к руке капитана своей охраны, протянутой, чтобы помочь ей сесть.
Кардинал Сильвестр мысленно возблагодарил Создателя, что в течение всех предыдущих лет герцогиня Мирабелла сиднем сидела в своём Надоре. Эта фурия смогла бы возглавить и повести за собой целую партию. От зоркого взгляда кардинала не укрылось также, что новый герцог Валентин Придд, оправданный и введённый в права наследства на том же Совете, ни на шаг не отходил от старухи. После освобождения он вернулся к своему эру в особняк Рокслеев, где общался с надоркой каждый день. Кардиналу доносили, что по совету графа Рокслея он даже посватался к одной из её дочерей.
Новая оппозиция формировалась прямо на глазах. Ещё при входе во дворец кардинал заметил, как лиловые смешались с красно-чёрными, и от мужчин, составлявших свиту Скал и Волн, исходила явная угроза.
К счастью, расчёт кардинала на чувства Придда оправдался. После освобождения первый благодарственный визит он нанёс именно Алве, а не королю. Фердинанд, разумеется, заметил это, но ему было не до молодого Спрута.
Следствие над Катариной Ариго вошло в свою завершающую стадию.
— Устройте ей очную ставку с матерью Моникой! — потребовал король от вице-кансильера, трясясь, как в истерике, после чтения протокола допросов. — Устройте ей очную ставку в моём присутствии! Я хочу, чтобы она
— Ваше величество, — уговаривал его Колиньяр, — если вы сами придёте к королеве, она сочтёт это признаком слабости! Ведь ваше величество так привязаны к ней. Обвиняемая воспользуется этим, чтобы обмануть нас.
Сильвестр сильно опасался, что несгибаемая герцогиня Надорская сочтёт своим долгом выступить на защиту Катарины Ариго. Ему повезло: горе и нервное напряжение свели старуху в могилу. После Совета она продержалась на ногах только один день – и то из чистого упрямства. Двадцать второго она слегла, чтобы больше уже не подняться.
Прощание с забальзамированными останками началось тринадцатого числа. Тристрамы, Хаварды, Лоу, Ардены, Невиллы, Дрюс-Карлионы, Ловлейсы, – все вассалы Дома Скал, находившиеся в столице, прислали в особняк Рокслеев щиты со своими гербами и облачились в серое. Даже посол Гаунау отправил к гробу герцогини эмблемы своего повелителя: видимо, Хайнрих решил показать, что помнит, кто его сюзерен. Столичные эсператисты тоже гуськом потянулись на поклон к почившей герцогине. После Октавинской ночи в Олларии сложилась целая община обиженных, тайно подзуживаемая послами из Гайифы.
При дворе было объявлено, что бдение над телом состоится в ночь на восемнадцатое. Всенощную назначили в часовне святого Дени, древнего покровителя Кабителы, признанного и олларианской церковью. Ещё до заката гроб предполагалось торжественно вынести из Зала Чести и доставить к главному алтарю. Поэтому с утра семнадцатого числа Осенних Скал те, кто ещё не участвовал в прощании, и те, кто уже посетил Рокслеев хотя бы раз, сочли необходимым явиться на последние домашние службы.
Карета Фердинанда II въехала во двор особняка в половине второго. Короля сопровождали первые лица государства: сенескаль, вице-кансильер, тессорий, главный церемониймейстер, шталмейстер, государственный секретарь, три министра, кардинал Талига и, конечно же, Первый маршал. Появление Алвы, как всегда, произвело фурор. Граф Манрик даже высунулся из окна своей кареты, не поверив глазам: окна всех кэналлийских экипажей были задрапированы серым.
— Так делается только в случае смерти члена семьи, — шепнул он королю, едва сойдя со ступенек кареты.
— Мы помним этикет, господин тессорий, — сквозь зубы ответил Фердинанд и громко спросил у Алвы:
— Вы состоите в родстве с Окделлами, господин Первый маршал?
— Я состою в родстве с Карлионами, государь, — хладнокровно ответил Рокэ, кланяясь. — Через мою прабабку Раймонду.
— О. В самом деле. Мы забыли об этом.
— Что-то не припоминаю, чтобы он носил траур по убитому им Грегори Карлиону, — пробурчал сенескаль Миоссан на другое ухо короля, предусмотрительно понизив голос: сказать это громко в лицо Алве ему не хватало духу.
Джеймс Рокслей, как раз в это время пробившийся к королю через толпу придворных, преклонил колени на мокрую брусчатку двора: шёл мелкий осенний дождь.
— Ваше величество! Ваш милостивый приезд утешает нас в нашей скорби, — произнёс он.
— Мы скорбим вместе с вами, виконт, — печально проговорил король, подавая ему руку. — Её светлость была истинной эрэа! Увы! Таких больше нет.
— Ваше величество говорит истинную правду, — непринуждённо прибавил Алва, кланяясь Рокслею. — Герцогиня Окделл была образцом всех жён и матерей. В прежние времена, когда мужчины уходили в долгие походы, на неё можно было смело оставить дом: она соблюла бы и честь мужа, и его интересы.