Звезда Аделаида - 2

GrayOwl

Одно лишь воспоминание заставляло Мастера Зелий мучаться - из-за собственной неудавшейся смерти после, разумеется, «тёмного» заклинания Второй Жизни, случилось так, что оправившийся после общения со Стихиями Воздуха и Огня Квотриус, уже приобретший почти нормальный облик, призвал Стихию Земли. Призвал для того, чтобы спасти Северуса, но... вновь приобрёл черты живого мертвеца. Снейп понимал, что он сам ничтожный, ординарный маг в сравнении с братом, Повелителем Стихий Но тот решил спасти Сева от бесконечного, ужасающего, пронизывающего холода. Главная задача теперь - понять механизм действия наваждения и избавиться от «зеркала», мучавшего их обоих, постоянно заставляя наблюдать за превращениями

внешности Квотриуса. Ведь это так, скажем мягковато, неприятно - видеть, как прекрасный молодой человек с правильными, мягкими чертами превращается лицом и телом нежданно и нежеланно в ходячего упыря. Да какого жутковатого своей бесконечной замогильностью!

Вот и сейчас за спиной Северуса, закинув, ставшую костлявой, ногу, лежал тот самый желтоликий, с закрытыми глазами ещё более схожий с незамотанным в саван и не положенным в гроб покойником, Квотриус. Северуса, хоть и привыкшего к такой устрашающей личине, сейчас передёрнуло от омерзения - и к кому?
– к милому, нежному, ласковому брату. А всё это «зеркало» - лежал бы себе Квотриус, в каком угодно виде, но не видел бы этого Снейп, и легко было бы у него на душе. И не содрогался бы он, к своему стыду, от близости... такого уродливого брата. Северус, чтобы не видеть «зеркала», просто закрыл глаза.

И незаметно к нему пришёл сон.

… Северус сидит за большим столом у себя в гостиной в Хогвартсе и читает зачарованную им же самим «Историю Хогвартса». Прямо на его глазах на странице книги перед абзацем с историей тупейших саксов справа налево проступают новые буквы, почему-то, арабские, складывающиеся в слова, а те - в предложения. Он с удивлением читает появившийся абзац:

«Бисмилла ир-Рахман ир-Рахим* .

И изрёк устами дивными к сладким лобзаниям зовущими кудесник тот прекрасновласый с очами чёрными в них же серебристым светом плещущимся чудесными неповторимыми да будет иншалла Гарунд-ибн-Джеми любовью моею ибо воистину прекрасен лик его младости и несверлёная жемчужина есмь он да будет он принадлежать мне во славу ибн-Мерринэ-аль-Моррэдэ мир ему кудесника непревзойдённого ужасающего и карающего но милостивого к любящим и стало по слову кудесника черноокого и счастием во имя ибн-Мерринэ-аль-Моррэдэ великого мир ему преисполнен был путь их любови великой и розами усеян без шипов и иными цветами многими чудеснейшим ароматом услаждающими обоняние их и прелестью неизъяснимой лепестков своих обагрённых кровью невинности дарующих наслаждение взорам их…»

Что за чушь? Но вполне в восточном духе, витиевато и… красиво так всё описано. А Гарунд-ибн-Джеми - это же Гарольд Джеймс Поттер! В восточной транскрипции, как умеющей передающей звуки чужого языка.

Но, если вдуматься в смысл прочитанного, становится ещё хуже, чем во время непосредственного чтения..

– Ну почему, почему везде - несносный Поттер, а, Рем?

– Потому, что он - судьба твоя, ты же бежишь прочь, но это лишь пустая трата сил и времени. Сказано же было в той надписи в рэйвенкловской башне: «и с младость полюбихом», вот и Гарри Поттер при деле - его тебе любить, не мне же. Я другого мужчину люблю, и ты его очень хорошо знаешь.

– Знаю я этого мужчину и, да, достаточно хорошо. Это же Люциус Малфой, хладнокровный мучитель и убийца многих, в том числе и чистокровных волшебников, если ты не знал об этом. Но вернёмся к надписи - она-то - подделка! Рем, ну что ты - ты!
– говоришь такое?! Ты же умный волчок и мой лучший друг, несмотря на твоё увлечение этим разожравшимся хряком Малфоем.

– Сев, я вовсе не о Малфое говорю. На кой хрен он мне сдался? Он ведь у нас - фигура высшего пилотажа, то есть, я не то хотел сказать - к квиддитчу он же ни ногой, ни рукой... Но я тебе больше скажу - когда мы…

Ну, в общем, купались голыми в твоём этом Устере, я хотел уж было сказать тебе…

– Не надо, Рем, прошу. Я люблю брата своего Квотриуса, вот тебе и «младость», если вдуматься. Но любовь наша обречена, да и я, кажется насытился страстью сполна и лишь из жалости к нему, до свадьбы, буду…

А-а, не знаю я, Рем. Может, мне и правда с тобой было бы спокойнее, но… Я люблю и ценю тебя только, как друга, да, лучшего и, не считая старины Альбуса, единственного. Я не люблю тебя так, как тебе бы хотелось. А соитие без любви… Скажи только слово - хочешь?

– Нет. Я хочу только соития, как ты мило выражаешься, а я так скажу, полового акта по любви, обоюдной, разделённой, одной на двоих, как ты говоришь о настоящем чувстве… Я же девственник, Сев, и, разумеется, мне хочется, чтобы мой первый раз был по любви, огромной, всеобъемлющей.

– Но где же мне взять любовь... таковую для тебя, мой лучший дружище, но не более того? Ах, опять я говорю на латыни, и ты плохо понимаешь меня...

... Альбус был поражён - и без того заколдованная книга «заговорила» по-арабски… Это была первая новая запись со времени убийства Волдеморта, да и та непонятная. Не знал Альбус восточных языков, но взял и наложил на себя как можно более правильные Лингвистические Чары, которые часто помогали ему при общении с представителями иностранных, неевропейских, многочисленнейших восточных и южноамериканских школ волшебства и магии. Не знал он ни испанского, ни португальского, что уж тут говорить об арабском!

Теперь он читал, с трудом продираясь сквозь текст, насыщенный истинно восточными «красивостями» про некоего кудесника - гея, что само по себе странно для арабского текста, который решает полюбить паренька с непереводимым именем и ещё что-там труднопонимаемое про ибн-Мерринэ-аль... и какие-то цветы. Но он точно разобрал слова, применяемые восточными посланцами к девушкам Хогвартса - «несверлёная жемчужина» и догадался, что паренёк с труднопроизносимым именем ещё девственен.

– Гарунд-ибн-Джеми... Что-то мне это имя напоминает, но оно несколько искаже... И его, этого Гарунда, собирается прибрать к рукам, и не столько к ним, как к другому органу, некий волшебник. Вот только эти сладостные уста и свет серебряный мешают понять, кто этот наглец... – задумался пожилой волшебник.

Он, Альбус, умел, кажется, всё на свете - не сумел только победить Волдеморта в прямом поединке, но на это ведь был Избранный и не сумел спасти Северуса. И какое ж отношение же запись эта имеет о делах в те далечайшие времена? Да и у арабов никакой письменности в пятом веке ещё не было, это Альбус уж точно знал.

Что же это - залетевший из другой книги отрывок? Не иначе, как. Но как он попал в зачарованную самим Северусом Снейпом книгу по истории не чего-то там, но самого величайшего Хогвартса?

Ну её к Мордреду за пятку! Не понял ни хрена Дамблдор в записи столь дурацкой!

А, может, в ней намёк на что-то важное? Но тогда это не относится ни к Севочке, ни к Гарри, в этом господин Директор голову на отсечение мог отдать… Но он ошибался. Хорошо, что голову на плечах сохранил. Считай, повезло.

Северус проснулся ночью от внезапного стояка. Он полежал тихо, прислушиваясь к, кажется, окончательно доломавшемуся организму, для начала определился с тем, кто он и где находится. По неудобному подголовному валику понял, что он среди ромеев, а не в своей роскошной постели в Гоустл-Холле или апартаментах в Хогвартсе, где у него была такая же роскошная кровать, как и в изредка посещаемом замке. Но потом, пробудившись окончательно, он не обнаружил ничего странного даже в событии, его разбудившем.