Звезда Аделаида - 2

GrayOwl

Я так сильно, несказанно люблю тебя! Я есть твой раб! Гони меня прочь, ежели противен я тебе… до такой степени, что даже сей грязный Гарольдус, чародей, поистине не знающий гордости, не способный даже умереть, стоя, но могущий только убивать, дороже тебе, чем я… несчастный, неприкаянный, необласканный, чужой тебе...

Я же прощал тебе ту нелюбовь твою, коя в прошлом осталась, так, что не помнишь, верно, о ней ты. Отдавался я тебе со всей страстью, мысля только о тебе, прощал и многое другое, думая, теперь уже, о нашей разделённой любови, одной на двоих! И буду прощать и в дальнейшем - даже, если приглянулся тебе чем-то неведомым мне сей Гарольдус ничтожный. Да благословляю я тебя на любовь к нему!

Да!

Люби его, но люби и меня тоже! Не покидай меня. Ты же клялся, что не покинешь, пркуда ты здесь и сейчас. о Северус, северный ветер мой, непостоянный, как и все ветра!

И Северус услышал брата, его мольбу - молитву, вознесённую, как божеству, некоему, только вместо языческого божества был сам он, простой смертный. И его умоляли, его молили об одном - о снисхождении, возможности быть любимым им.

Но не было сил у Северуса даже пошевелиться и принять в объятия возлюбленного своего, единственного во все времена и эпохи Квотриуса. Лишь застонать сумел он, да и то тихо, еле слышно.

Увидев бессилие таковое старшего брата, младший произнёс лишь только одно слово, но какое:

– Enervate!

Мощнейший поток силы неожиданно влился в Северуса, и он ощутил себя совершенно здоровым, крепким, бодрым, словно этот поток вымыл из его тела всю доселе пребывавшую в теле слабость и немощь. Он знал, что простой Enervate, например, в его собственном исполнении, да даже колдомедика - специалиста, не оказывает такого бушующего, всесильного влияния. К нему же не раз применяли это заклинание, и многие - мучители из Круга, чтобы продолжить «развлечения»; лорд Волдеморт после особо продолжительного Круциатуса за неповиновение творил мощнейшее заклинание, чтобы любимый слуга его снова, как ни в чём не бывало, занял место ошую трона; мадам Помфри, когда Северус соизволивал обратиться к ней за помощью; сам Снейп применял к себе не раз, чтобы нашлись силы для аппарации в Хогсмид истерзанного пытками тела; даже Альбус Дамблдор, когда его дорогой мальчик Севочка вдруг терял сознание от боли в его кабинете во время рассказа о планах непримиримых врагов.

А сейчас Enervate Квотриуса походил на лавину, незримый, но прекрасно чувствуемый поток неслыханной мощности, обрушившийся на почти бездыханное тело, оживив его полностью, абсолютно. Даже заклинания Лорда и Дамблдора - сильнейших магов того, «настоящего» времени не действовали столь сильно, с привкусом такого явного тонизирования и одарения новыми, свежими силами.

– Квотриус! Ты сделал это с помощью волшебной палочки?

Северус уже не удивлялся, что вместо родного, знакомого до малейших деталей лица и тела, Квотриуса, перед ним стоял даже не «мертвец» с жёлтой, обтягивающей череп и кости измождённого тела, кожей. Нет, то был снова тот незнакомец, черты прекрасного лица которого всё больше тревожили его, Сева. Он ведь уже начал аппроксимировать эти черты, и выходил… неведомый, небывалый, слишком прекрасный, но… Гарольд Джеймс Поттер собственной персоной.

Это его глаза светились сейчас звёздным светом, светом, который должен принадлежать единственным в мире любимым, блестящим, чёрным, таким красивым глазам. Но эти зелёные очи цвета росистой травы, такие же блестящие, но стократ более прекрасные, чем привычные чёрные - это было настоящее сумасшествие, пир красоты, её расцвет в абсолютных величинах, её пик.

Однако Снейп вполне осознавал, что такое искажение облика Квотриуса могло иметь место только в его собственном воображении, а не наяву. И вот ещё что - наконец, исчезло «зеркало», слава Мерлину! Но оно должно было исчезнуть и у Квотриуса, и он не видел ещё своего нового облика потому, что был ещё небрит. Когда он будет, по ромейскому обычаю, выскабливать щетину с подбородка, глядясь в бронзовое зеркало, его ждёт великий сюрприз. Как-то он

воспримет его?

Интересно, у него уйдёт столько же времени, как у Северуса, чтобы понять, чью личину он теперь носит? Или перед ним предстанет обыкновенно прекрасный мягкой кельтской красотой Квотриус, а не этот божественный «незнакомец», личину которого Северус распознал только на второй день да и то, с новыми силами? А, может, брат с отвращением увидит в зеркале отражение того, «трупного» Квотриуса и снова закроется от посторонних глаз в своей опочивальне, словно рак-отшельник в своей раковине?

– Да, но я очень сильно пожелал твоего исцеления. И вот, порозовел ты даже от притока крови, должно быть, бурлящей в сердце твоём и жилах.

Чувствуешь ли ты, что стал здрав? И ещё… Слышал ли ты мольбу мою, обращённую к тебе о... прощении? И что скажешь ты в ответ на неё или просто промолчишь, всё ещё храня в сердце обиду на глупого младшего брата своего? Или и вовсе отречёшься, узнав, что хотел я убить того, к кому расположено теперь сердце твоё?

– Да, стал я здрав полностью, о возлюбленный мой брат, звезда моя нездешняя, кровь сердца моего, неистово бьющегося, словно желает оно выпрыгнуть из груди, дабы оказаться в ладонях твоих - так сильно люблю я тебя. Я здрав и мольбу твою слышал и принял.

Что же до последнего, то зря хотел ты уничтожить Гарольдуса. Пал бы он невинною жертвою недопонимания между нами, невинный юноша, коего вовсе не люблю я.

Да не будет впредь разлада меж нами!

– Да не будет!

Торжественную часть Северус посчитал законченной и протянул руки к брату, раздвинув ноги, приглашая его сделать то, чего тот так желал много времени. Вот уже почти три недели миновали с того, неудачного… первого раза приятия младшим братом старшего. Сейчас, на радостях по поводу исцеления от физической немощи всего лишь словом и неуёмным желанием того, что б Северус избавился от недуга, наступил момент повторить, учитывая те ошибки, которые и привели к разладу любовников. И Квотриус опустился пружинящим из-за превосходных мускулов («А вот это не от Поттера, это от «настоящего» Квотриуса.») телом, не оставшееся худым, но как обычно, не более, на тонкое тело Северуса, не такое измождённое, каким было ещё этой, несчастливой для обоих братьев, ночью. Квотриус практически вдавил Северуса в тонкий матрац из двух слоёв шерстяной ткани с маленькой прослойкой руна. Это было всё, кроме покрывала и ставней, что сохраняло тепло тела бывшего больным Господина дома. И Северус подумал с озабоченностью далеко не сексуальной, а, скорее, именно прагматичной:

– Как же он будет растягивать меня?

Или… Не может быть, войдёт сразу? Но это же жутко больно, а мне должно выказывать радость, иначе, зная теперь лучше характер Квотриуса, можно предположить, что он заберёт свою мольбу обратно. Он же говорил уже о неприятии Поттером смерти достойно. Значит, будет гоняться за Поттером с гладиусом, пока не прирежет где-нибудь в уг…

– Терпи, Сев, потерпи, это неприятно, но не больнее Круциатуса.

Ну-ка, глаза-то закрой, а то в них боль, небось, плещется,– говорил Снейп самому себе.

Уф, вошлё.

Неприятно, будто клизму двухвёдерную поставили. И что в... этом виде мазохизма Квотриус находит? Ведь ему же нравится быть со мной именно… таким образом.

О-ох, Мерлин! Упаси несчастного Северуса Ориуса Снейпа от повторения подобного!

Да-а, это мне за насилие, учинённое над братом, потому он и двигается так резко, причиняя мне неимоверную боль и жжение…