Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
– Кто-о?
– раздался сдавленный полу-стон, полу-всхлип счастливого от воспевания своей красавицы миледи, своей Дамы сердца - Полной Луны, приносящей радость, и боль одновременно, Люпина.
Он сейчас еле сдерживал себя, чтобы не броситься на вкусную человечину, хоть ещё и с человеческими зубами - он забыл, что ещё не трансформировался. Броситься сразу же, как только она появилась в поле его острого зрения и ещё более чувствительного обоняния. Жрать хотелось страшно - не всё ж себя жустрить!
А теперь пришла трансформация с уже ожидаемой страшной ломкой во всём теле от некачественного зелья. Но… она прошла на удивление
Но пахло от пришедшей самки человека не просто привычно - как от самого себя, человечиной, так, что хотелось уже скорее начать раздирать своё голое, обнажённое для трансформации, волчье тело. Вдруг при взгяде на девушку Люпину захотелось обнюхать её - она соблазнительно пахла чем-то, раньше никогда - слышите!
– ни-ког-да не встречаемым.
– Этого… Просто не может быть… Это же - невинность, почти абсолютная, да что там «почти» - нет, абсолютная девственница!
– воплощённое целомудрие и нетронутость! Это же ходячее, пока ещё, лекарство для любого оборотня, да, наконец, просто для меня!
Ремус пребывал в щенячьем, раз уж он превратился в волка, восторге, думая о близящемся избавлении от проклятия всей его разумной жизни.
Пока думалка работала.
Потом он понял, что стоит голый перед девицей, видевшей обнажённого, трансформировавшегося вервольфа только на картинках в учебнике. По его же, кстати, излюбленному, как и Северусом, предмету.
Он дикими трудами, изуродовав брюки, влез в них, поджимая длинный и упругий хвост, задним, оставшимся человеческим умом понимая, что с ними надо распрощаться, а, значит, предстоит ещё одна трата. Но на какие шиши? Ведь у друга сели батарейки, и завтра же, посде дикой во всех смыслах ночи, ему предстоит аппарировать в лондонский Гринготтс и далее, в «секс-шоп» за ними, разлюбезными.
– И почему эти грё… нет, не в присутствии столь чистой девушки будь даже подумано… Эти долба… нет, нельзя, фу, Рем, гоблины не откроют отделение в Хогсмиде. Насколько же меньше гемора бы стало! Ну вот, всё-таки выразился -нет, чтобы подумать «геморроя», а ты всё за своё… Позор тебе, Ремус!
– А девушкой я «пользоваться», то есть варварски жрать её, не стану. Перестань так сильно биться, глупое сердце. Прекрати мучаться, уже измученная душа, которой, вроде бы и нет. Прекрати думать, взволнованный полу-человеческий, полу-волчий мозг. Она же просто пришла по деловому вопросу, совершенно, ни капельки не понимая, в каком я состоянии. Не распознала символ на пергаменте, не поняла намёка, вот и всё. И ничего большего в этом её безрассудном визите нет.
Уж не думаешь ли, глупое, волчье сердце? Уж не чувствуешь ли, что?..
Глава 91.
… Теперь и навсегда, за имением супруга - чародея, живущего, ох, как долго, зато какого страстного, если применить нужное заклинание четырежды!
– Снепиус Адриана
Расположилась она за неимением пока что собственной, личной опочивальни в доме своего Господина и Господина дома (Она даже усмехнулась игре слов), прямо в библиотеке на низенькой скамеечке - приступочке для свитков, находящихся слишком высоко, под самым невысоким - не то, что в её родном доме!
– потолком. И вид имела довольно-спокойный, хоть и не получила долженствовавшего быть первого поцелуя дня, а, скорее, утра, от великолепного жеребца, а, главное, любимого - супруга.
Разумеется, тот ушёл жгучую воду пьянствовать с кем-нибудь из мужчин дома на радостях-то, что зачал наследника. Или он и сего не почувствовал? Позабыл, недостойный Адрианы супруг, правда, оказавшийся таким пылким и страстным, о жене и ночи, с нею проведённой в превеликой радости и бурном наслаждении.
А вдруг он вспомнил всё, всё, что было до этого наслаждения? Нет, не может он после четверояко произнесённого : «Повелеваю» сохранить память о предстоящих плотских удовольствиях, ради сего соделанного волхвовании супруги, кою не хотел даже раздеть и узреть тело жены, неплохо сохранившееся к двадцати трём годочкам да после трудной беременности и выкидыша, последний был устроен каким-то чудом Северусом, супруг законный. О её желании видеть, повелевать, владеть, ежеминутно овладевать, как он ею ночию, помыслами мужа, не отпускать его ни шаг от подола туники или столы.
Одета она была по-прежнему по-праздничному - ведь сегодня семейное пирование! Из девичьего наряда она оставила только свою любимую красную шерстяную паллу, спасшую её от позора отхода первых кровей во время пира, вторые отошли уже на ложе, в супружеской опочивальне, так что Адриана собирвалась сойти пред свёкром и свекровью девственницею.
На теле была белая, но не вчерашняя, а новая, свежая, не надевавшаяся ещё ни разу, стола с рукавами, а поверх безрукавная туника совсем светло-голубого окраса, с белой каймою по подолу и горловине.
Глаза её были подведены по давно уже немодному даже на Альбионе египетскому обычаю, что, вкупе с маленькими, почти бесцветными глазками, так ужасть, как сказал бы мистер Поттер на языке Истинных Людей, не шло ей.
Но Сабиниусы так отстали от жизни в своё торговом городе, но закрытом ото всех, кроме семейств чаровников, бывавших, да, но наездами, лет через тридцать-сорок эдак, доме. И ведь молодая Госпожа сама приказала намалевать себя так, поэтому с рабынь взятки гладки. Адриана всегда мечтала о больших глазах, синих, как небо в месяце девятом, вот и подвели её многоумелые старухи - рабыни, ещё помнившие по рассказам матерей… тот «макияж» - не чем-нибудь, а ультрамарином.
На набелённых, как и всё лицо, чрезмерно пухлых, бесформенных щеках, играли и переливались всею радугою дорогие, из тропических кораллов, румяна. Губы были тоже накрашены, но не теми девичьими помадочками, которые Адриана так не любила за их прозрачность, а алой, очень яркой, плотной, как полотно, под цвет палле, настоящей «брутальной» женской помадой. Сделана она была на основе киновари с примесями какого-то порошка, чтобы не растаяла во время вкушения пищи на традиционном домашнем пиру, коий состоится уж вскоре.