Звезда Аделаида - 2

GrayOwl

Ведь был он вовсе не так глуп, как думает и говорит о нём прекрасный Сх`э-вэ-ру-у-с-с, хоть и оставался рабом по привычкам да и по мироощущению.

К смерти Гарри было не привыкать - мёрли воины с тяжёлыми, гноящимися, неизлечимыми ранами, с которыми даже сам священный друид, обладающий, без сомнения, некоторой магией, справиться не мог, и воинам устраивали пышные правильные похороны во всепоглощающем огне. Мёрли женщины от окотов. Мёрли во множестве и младенцы, и малые дети от всякой неопознанной заразы. Мёрли все, но не такой страшной смертью, как молодые воины, с опалёными пятками и разорванными на заду штанами, с явными следами насилия над собою. Те-кто-не-умер-вовремя тоже были искалечены, и старухи лежали с задранными

бесстыдно, но не по своей воле, подолами, с окровавленными ляжками и икрами.

Но от вида истерзанных трупов мужчин, окровавленных тех-кто-не-умер-вовремя с перерезанным глотками, так, что головы почти отвалились от шеи, Гарри впервые в жизни почувствовал какую-то странную жгучую кислятину и горечь, медленно, но верно подступающие к самому горлу. Что это? Неужели блевота? Но Гарри никогда не блевал раньше. Ему стало сначала очень много пальцев раз, как страшно, а потом…

Потом его вырвало желчью. Много пальцев раз выворачивало его наизнанку, покуда он, незаметно для себя, добредя до родной, уже вырытой полу-землянки, вконец обессилев, тяжело дыша, опустился, почти что рухнул… Рядом с трупом Вудрэ, раба, который помог Гарри исцелить Тох`ыма после кровотечения. Когда Тох`ым уже почти стал тот-кто-умер, лишь изредка грудь его тогда поднималась и опускалась, да всё реже и реже, пока не перестала подниматься-опускаться вовсе… Жуткое воспоминание, лучше бы его Гарри забыть навсегда.

Уже не от вида страшных мертвецов, а именно из-за нахлынувшего, словно наяву, воспоминания о добром друге, заменившем ему старшего брата - Тох`ыме, Гарри совсем затосковал. Он лежал, закрыв глаза, почти, как мёртвый.

– Только навеса не успели мои… сотворить-сделать. Может, и не увидели, и не заметили бы их под навесом этим. Они ж на таком отдалении от х`нарых`-х`э Истинных Людей!

Это было последней связной мыслью Гарри. Он был так измучен побоями, пыткой огнём, да всем, что он видел и чувствовал после, и он свалился в обморок, непредугаданный такой преогромный и сильный, всеобъемлющий обморочище.

Там, рядом с трупами старых рабов х`васынскх`, его и нашёл Снейп, с утра обегавший весь лагерь, заметивший изломанный ревень и следы тела, которое волокли по траве, но подумал со зла на легионеров. Увидев же пылающий, до небес, коптящий костёр в стойбище, где уже ничего и ни «полезного», вроде, не оставалось, Северус на всякий пожарный случай поспешил к горевшему дому - шатру. Вскоре, достаточно далеко от пылающего зимнего дома кочевников, с валявшимися поодаль от остальных рядом с большой ямой, просто прибитыми гладиусами и спатами, и пуго телами, он и увидел «Гарольдуса», сиречь знаменитейшего в «его» времени Гарри Поттера…

… Великий волшебник с несоизмеримо с моим, огромнейшим магическим потенциалом, большим даже, наверное, чем у старины Альбуса; волшебник, приснившийся мне в поганом, гадком, отвратительном, бредовом сне, от «послевкусия» которого, а, может, по своей извечной привычке, голова вдруг, впервые за всё время этого мерзостного похода разгорелась мучительной, тянущей, выматывающей мигренью; волшебник со столь дурными повадками, сугубо рабскими, кажется, неискоренимыми вовсе никогда, но я знаю, что так только кажется; волшебник, над превращением которого из мощнейшего орудия убийства в Человека мне придётся так усердно и мощно работать… И с этим волшебником покинуть мир века пятого и унестись в то, «настоящее» время… навеки расставшись с возлюбленным предком своим Квотриусом.

А какое время более «настоящее»?

И то, и это полны убийств и насилия, здесь - грубой силой, там - силой непростительного волшебства и тоже жестокости, но разве одно преимущественнее другого? Разве, в итоге, для жертв есть разница, каким образом их примучили до полу-смерти, несчастных, или более счастливых,

до смерти?

Да, здесь приходится не только раздавать направо и налево Круциатусы и Авады.

– Особенно последние пользуются широкой популярностью,– нехорошо усмехнулся Мастер Зелий.
– Здесь надо ещё и ручки, и даже одежду марать чужой, пока что, кровью, слава великому Мерлину, пречестной Моргане и всем богам.

Просто так повезло, что не своею. А если бы дела повернулись не в мою сторону личиком, а невъебенною задницей, тогда и своей. И много бы пролил её я, премного, как сказал бы пострадавший от самого Волдеморта Квотриус. А Квотриус всё время правду говорит, словно он находится под действием Веритасерума.

Северус надел, отправляясь на поиски Поттера, вместо своего окровавленного донельзя сюртука и замаранной рубашки кроваво-красную тунику, одну из одежд Формеуса Верокция, отданных за «боль волос и жопы» Поттера, поверх брюк - с ними он вне дома расставаться никак не желал. Северус думал о них, как о своём коренном отличии от «бесштанных», голоногих солдат Божественного Кесаря, в которого не верил ни на кнат, и даже от всадников не передалась ему эта вера. Они-то, всадники, особо верили в Аугустуса Западной Римской Империи.

Глава 23.

Снейп очутился вдруг в какой-то странной защитной оболочке из жуткой головной боли - очередной, впервые пришедшей во время страшнорго, кровавого похода мигрени, изнуряющей усталости и высасывающего последние силы голода, словно отгородившись своими заботами от участи тех, кого «милостиво» оставили помирать на свободе от холода, спалив их зимнее пристанище - дом - шатёр. И от тех несчастных, которым «повезло» больше - они, по крайней мере, будут сыты и одеты, может быть, и кое-как, но всё же, однако никогда - страшное слово - не познают больше свободу кочевать и зимовать посреди прекрасной, нетронутой ни ромеями, ни саксами, ни англами, ни ютами природы. Но такова историческая судьба бриттов - сначала начисто уничтожить римскую цивилизацию на Альбионе, медленно, но верно ассимилируя и «высокорожденных патрициев», и простых граждан - плебеев.

А затем и самим исчезнуть бесследно после нескольких веков расцвета кельтской культуры в основной части острова, дав неколебимую основу всем будущим поколениям тех, кто назовёт себя англичанами.

Вот только жаль, что даже в горном Уэльсе, где говорят ещё старики на валлийском, не рождаются больше красавицы и красавцы, которые так хорошо расписаны в их «Мабиногиноне». Оттуда и пошло это сравнение со снегом, кровью и вороном - идеалом кельтской красоты, высказывании, приписывавшимся валлийцами теперешней «фее» Моргане, Моргане пресветлой, матери Мордреда проклятого, Моргане, создающей замки из невесомых облаков и тучек. Не громоносных, нет, но обычнейших облачков и тучек. Самых обыкновенных облачков.

– Вот, опять думы мои о нежном и всепрощающем Квотриусе, с которым так глупо получилось этой ночью, безысходно, я бы сказал. А думаю я о ночи вместо того, чтобы привести в чувство Поттера, а пора бы уже. .Да, пора бы уже, а то он, как мне кажется, насмотрелся ужасов в покинутом всеми наёмниками лагере и провалился в обморок. Причём, насколько я могу судить, глубочайший.

– Enervate! Enervate!

– О, глазищи-то на меня пялит так, будто впервые увидел мои «неземные красоты». Небось, ночью-то подсматривал, да подслушивал, а ведь нехорошо это. Кто мешал ему уйти пораньше, пока не перевозбудился сам от наших с Квотриусом действий? И не пришлось бы тогда по холоду нагишом прыгать, да в кустах ревеня, столь густых и неудобных на слом онанировать. Аж забрызгал все побеги ревеня там, где вытоптал-то! Вот силищи-то у парня скопилось!