Звезда бегущая
Шрифт:
Кодзев закончил писать, закрыл авторучку, сунул ее в карман халата, выставив наружу изогнутый хвостик желтого блестящего зажима, подул на бумагу, чтобы поскорее высохли чернила, и встал.
Прищепкин невольно подался к нему.
Кодзев хотел, видимо, тоже глянуть в окно, но уловил его движение и остановился, повернулся к Прищепкину.
— Несчетный случай, Владимир Дмитриевич, — сказал он объясняюще и, как Урванцев, когда приглашал заглянуть в ухо на барабанную перепонку или в носоглотку на полипы, называя его по имени-отчеству, будто Прищепкин и в самом деле был коллега, врач, и он объяснял ему все это для возможного совета. — Бревно
Прищепкин уловил угловым зрением, что женщина в изголовье мальчика подняла голову и смотрит на него.
— Говорят, надо ехать. А может, не ехать? — сказала она плачуще-обрывающимся, полным горя голосом, и Прищепкин понял, что она к нему обращается, его спрашивает, и вмиг, с острым, саднящим каким-то стыдом понял всю кощунственность своего присутствия здесь.
— Да-а вы знаете… — не смея не глядеть ей в лицо и не в силах встречаться с нею взглядом, бегая глазами по сторонам, проговорил он. — Александр… Александр Петрович, он все правильно решил, он у нас главный… — Ему надо было назвать Кодзева по имени-отчеству, а он не помнил его отчества, осталось в записной книжке, но не заглянешь, и назвал первое, пришедшее в голову.
Женщине, однако, было не до их отчеств.
— Везти-и, значит?.. — протянула она, качая головой, слезы выкатились у нее из глаз, и она, кривя губы, быстро утерла щеки запястьем.
— Едет! — сказала от окна Костючева. — По-моему, едет, сюда заворачивает. Тот же автобус, что нас вез.
Кодзев подался к окну. Прищепкин освобожденно прошел следом за ним — к крыльцу подъезжал, развернулся боком и замер тот самый утконосый автобус, что вез их сюда. Дверца его распахнулась, и из нее выскочил, взлетел на крыльцо одним махом Воробьев.
— Пришла машина, — поворачиваясь от окна, сказал женщине Кодзев. — Поедете?
— Ой, ну так а как же! — враз опять переполнясь слезами, ответила она. — Только… — Она поглядела на себя. Видимо, она имела в виду, что совсем не в той одежде, чтоб ехать.
— Нет, — отказывающе махнул рукой Кодзев. — Машина пришла — и сейчас же поедет. Каждая минута дорога.
Дверь в зал распахнулась, колыхнулись простыни, в кабинет вошел Воробьев.
— Все, готово, — сказал он Кодзеву. В голосе его билась тугая, ненормальная звонкость. Прищепкин заметил: он почему-то старается смотреть мимо Кодзева. — Смену уже привезли, автобус свободный, и шофер согласился. Задержался — искать его пришлось, дома уже был, к нам, кстати, собирался. Между сиденьями для больного мы брезент натянули, чтобы в дороге амортизировало.
— Все правильно, молодец, — одобрил Кодзев. — Давай на доску его.
Прищепкин увидел: сбоку окна у стены стояла, оказывается, гладильная доска, та самая, на которой сегодня после бани все по очереди гладили себе халаты, рубашки, платья.
Кодзев с Воробьевым положили доску на стол рядом с мальчиком, переложили мальчика на нее, подсунули ему под голову свернутый халат, подсунули под колени еще один, с чем-то внутри для большей пухлости, и прибинтовали к доске ноги мальчика в щиколотках, а затем, сложив ему крест-накрест руки внизу живота, прибинтовали к доске и там.
— Вынесете, поможете? — попросил Воробьев, обращаясь к Прищепкину. И, уже на ходу, уже через плечо, бросил Кодзеву, все так же не глядя на него: — Я у Светы шприцы возьму. Она мне стерилизовала.
Прищепкин знал: Света — это педиатр Кошечкина. И в самом деле,
— Конечно, помогу, идите, — успел сказать Прищепкин в спину Воробьеву. Он обрадовался, что ему есть дело. Получалось, не напрасно все-таки торчал здесь.
Автобус упылил по дороге в близкий, махровой зеленой стеной стоящий над бурыми железными крышами лес, поднятое им облако, обозначившее в воздухе петли дороги, покачалось и осело, и когда Прищепкин оглянулся, на крыльце никого уже почти не осталось, все ушли обратно внутрь. Он дернулся было к двери вслед всем, ступил уже к ней — и свернул к краю крыльца, спрыгнул вниз, на землю. На земле подле крыльца лежали папиросные и сигаретные окурыши, обгорелые спички, темнели пятна свежих плевков — следы стояния мужиков на крыльце перед тем, как зайти в клуб, пойти от врача к врачу, или, наоборот, — в перерывы между врачами, пока продвигается, не спешит твоя очередь. Прищепкин зачем-то наступил ботинком на один окурок, на другой, раздавил их, растер вывалившийся табак по земле. Острый, тягостный стыд, что испытал, когда мать мальчика обратилась к нему как к врачу, все не оставлял его, грубо и шершаво сдавливал что-то в груди, мешая дышать, и он не чувствовал себя способным прямо сейчас снова пойти по кабинетам, сидеть на приемах и делать знающее, строгое лицо, изображая из себя врача.
Надо, пожалуй, передохнуть, решил он, завтра еще целый день, завтра еще насмотрюсь.
Он быстро расстегнул халат, снял его, свернул и, сильно оттолкнувшись от земли, вспрыгнул на крыльцо. Метр был верный от земли до верхней площадки крыльца, запрыгнул — как взлетел, и это дало мгновенное ощущение крепости, здоровья, физической нерастраченности сил. Нет, надо только быть настойчивым в движении к поставленной цели, не сворачивать никуда, не упускать ее ни на миг из виду, и она сама дастся в руки. А материалу для очерка об этом летучем медицинском отряде из Москвы вполне уже, в общем, достаточно, вполне, тут уже не в материале дело, материал собран в основном, а вот на что насадить его, на какую мысль, идея какая, чтобы глобально, всечеловечески… Иначе бессмысленно все.
Теперь народу в фойе было немного — разошлись по кабинетам. Стояли двое у тумбочки медсестры Лины Коркиной, исполнявшей на приемах обязанности регистратора, стояли двое возле провизора Гали Коваль, она читала рецепты:
— Ага, невропатолог вам триоксазин выписала, три упаковки. Вы знаете, я вам рекомендую взять побольше. Очень хорошее и редкое лекарство. Если оно вам нужно, берите побольше. Где вы его потом доставать будете!..
Совет этот она давала пожилому, с заветренным, дубовым лицом мужчине, такого крепкого, душевно здорового вида, что Прищепкин, слушая Галю, и хотел сдержаться, а все равно улыбнулся.
— Хорошее лекарство, хорошее, — сказал он мужчине, чтобы тот невзначай не истолковал его улыбку как-нибудь неверно. Он видел этого мужчину на приеме у отоларинголога Урванцева. Юрсов, кажется, была его фамилия, бригадир лесорубов, так записано в карточке. Возможно, что-нибудь у него и было, какие-нибудь болезни, но уж не нервные, это наверняка. Вот, то самое, на что жаловался нынче утром бригадир Кодзев: один бездарен и ленив, а потом десять после него разгребаются, лбы расшибают. Невропатолог Костючева там сейчас чуть не всем подряд этот триоксазин выписывает.