Звезда любви

Леонова Юлия Сергеевна

— А с Александрой Вы не виделись? — поинтересовалась Катерина, подтверждая его предположения о том, что именно Александра была причиной столь пристального внимания к нему за ужином со стороны хозяйки дома.

— Нет. Я уже не застал их в Иркутске, — тихо ответил Павел. — Письма для вас мне Струве передал.

— Жаль, — вздохнула Екатерина Ивановна.

Выйдя от Невельских, Павел остановился, вглядываясь в небо. Уже смеркалось, но по еще светлому небосводу, предвещая непогоду, неслись темные грозовые облака, сильный ветер трепал кудри на непокрытой голове. Слышно было, как грохочет Охотское море, вздымая валы воды и обрушивая их на галечную косу. Но отчего-то грозная стихия, что собиралась вот-вот обрушиться на поселенцев, нашла

самому ему до конца непонятный отклик в его душе. Какой-то пьянящий восторг разливался в крови при мысли о той мощи, что сейчас грохотала в небесах, вздымала волны, обрушивала их на побережье. Предложи ему кто-нибудь в этот момент вернуться к спокойной размеренной жизни в столице, вряд ли бы он согласился. Впервые за долгое время он ощущал себя свободным от различных, зачастую надуманных, условностей. Ах, какая же это роскошь — быть самим собой! — невольно улыбнулся он. Подставив лицо беснующемуся ветру, Павел усмехнулся своим воспоминаниям: ведь когда-то его заботило мнение света, хотя он всеми силами старался не показать того; когда-то он, не особо задумываясь, поступал вопреки своей воле и убеждениям, лишь бы соблюсти принятые в свете условности, а ныне он был волен в своих поступках и мог поступать так, как ему велела его совесть и позволяло воспитание. Там, на другом конце света, осталась вся его прежняя жизнь, — и она тоже осталась там, в прошлом. Сама его жизнь изменилась, и ей больше не было в ней места. Пусть остается в воспоминаниях, но он должен и будет жить дальше. Отец прав, жизнь его не закончилась со смертью жены, хотя — видит Бог! — это было чертовски больно: вырвать ее из сердца, отпустить, оставить всякие мысли о ней.

— Прости! — шепнул он в темноту. — Я отпускаю тебя! Будь счастлива, где бы ты ни была.

На лицо упали первые капли дождя. Преодолевая порывы ветра, Шеховской направился во флигель, где его разместили вместе с остальными офицерами, бывшими в экспедиции Невельского. В сгустившейся темноте хлынул летний ливень, вмиг вымочив его с головы до ног. Непогода бушевала почти всю ночь, но к утру дождь стих, и с первыми лучами солнца побережье уже являло собой мирную картину. О пронесшемся шторме напоминали только выброшенные на косу морские раковины и водоросли.

Павел не планировал надолго задерживаться в Петровском. Возвращаться им надлежало тем же путем, но на этот раз вверх по течению, а потому и времени, и усилий придется затратить куда больше. Тепло простившись с Невельскими и со всеми, с кем успел познакомиться за ту неделю, что они пробыли в Петровском, отряд Шеховского из восьми человек двинулся в обратный путь, вверх по Амуру. К середине октября измученные долгой дорогой путешественники добрались до Нерчинска. Предстоял еще долгий переход до Иркутска, но пускаться в путь сейчас, в самую осеннюю распутицу, было, по меньшей мере, неразумно.

Решили ждать становления зимника, а пока Шеховской побывал на Нерчинской верфи, где начали строительство первого парохода, который должен был войти в воды Амура уже в следующем году.

В Иркутск вернулись в канун Рождества. Передавая губернатору карты, сделанные Невельским, Шеховской подтвердил, что Амур вполне пригоден для судоходства. Довольный итогами предпринятой экспедиции, Муравьев составил рапорт на высочайшее имя, и после Рождества Павел отбыл с ним в Петербург.

— Вы, Павел Николаевич, в этом году великое дело сделали, на Охотское побережье водную дорогу проторили, — тепло напутствовал его Муравьев. — В Иркутск возвращаться не торопитесь, отдохните, наберитесь сил.

Я целый год не был в Петербурге, — думал Поль, подъезжая к столице в середине февраля 1853 года, — а он ничуть не изменился. Все так же высится громада Исаакиевского собора, все тот же Летний сад за кружевной чугунной оградой, игла Адмиралтейства, устремленная в синеву неба, так же горит золотом в ярких лучах холодного зимнего солнца. Проезжая по Литейному, Павел бросил быстрый взгляд на особняк Горчаковых. Мишель

писал ему, но его письма в лучшем случае месяц, а то и почти полгода пролежали в доме Муравьева, дожидаясь возвращения Шеховского. Из них Павел узнал, что у четы Горчаковых родился сын, которого в честь отца Михаила назвали Алексеем. Мишель писал, что хотел бы видеть его, Павла, крестным отцом своего первенца, но обстоятельства, увы, складывались таким образом, что сие было невозможно, и потому крестным маленького Алеши стал Петр Степанович Лукомский.

Наконец, упряжка остановилась у парадного подъезда фамильного особняка Шеховских. Павел выбрался из саней, окинул взглядом величественный фасад и неспешно поднялся по ступеням. Открыв двери отчего дома, он шагнул в просторный вестибюль. К нему тотчас устремился дворецкий, но признав в вошедшем молодого барина, замер в почтительном поклоне.

— Есть кто дома? — поинтересовался Шеховской.

— Николай Матвеевич на службу отбыл с утра, а Софья Андреевна у себя, — принимая из рук Шеховского шинель и фуражку, отвечал дворецкий. — Барыня вчера только из Павлова пожаловали.

Не веря самому себе, что он дома, Поль прошелся по вестибюлю, его шаги гулко отдавались в сонной тишине огромного дома. Большие напольные часы в гостиной пробили полдень. Остановившись перед зеркалом, Шеховской вгляделся в свое отражение. На него смотрел усталый небритый человек, щеки ввалились, резче выступили скулы, темные круги под глазами. Он и в самом деле чертовски устал.

— Поль, мальчик мой!

Обернувшись на голос матери, Павел сделал несколько шагов ей навстречу и замер, вглядываясь в дорогие черты. Софья Андреевна торопливо спустилась по лестнице и, обняв сына за плечи, коснулась губами небритой щеки.

— Отчего же не написал, что приедешь? — глядя на него блестящими от слез глазами спросила она.

— Я на службе, маменька, куда прикажут, туда и еду, — улыбнулся Павел, — нынче вот приказали ехать в Петербург. Если бы и написал, письмо меня разве что на пару дней опередило бы.

— Ты надолго?

— До лета, а там обратно в Иркутск.

— Как же я рада, что ты приехал! Ты мне совсем почти не писал, — упрекнула она его.

— Я писал к Вам, когда была возможность, маменька, — улыбнулся Павел, — но по большей части я бываю там, откуда письма везти некому. Я и Ваших писем, бывает, по полгода не вижу.

Софья Андреевна с тревогой вглядывалась в лицо единственного сына: осунулся, похудел, тени под глазами и взгляд такой усталый.

— Я распоряжусь, чтобы твои комнаты подготовили, — заторопилась она. — Ты устал с дороги, а я тебя на пороге держу.

— Не беспокойтесь обо мне, маменька, — поднес он к губам ее руку. — Я сегодня собирался еще Горчаковым визит нанести, спешить ни к чему.

Знакомые апартаменты встретили Павла тишиной и уютом. Как хорошо было вновь оказаться дома. Как это хорошо — знать, что тебя любят и ждут. За время своего пребывания в должности чиновника по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири Павел привык обходиться без прислуги, потому как в походах Прохор скорее был другом, товарищем по оружию, чем слугой. И там, где каждые свободные руки ценились на вес золота, Шеховскому казалось неправильным пользоваться услугами денщика в том, с чем он и сам мог справиться без посторонней помощи. Теперь же, пока он умывался, Прохор успел принести ему из гардероба прошлогодний сюртук, и, стоя перед зеркалом, Поль пытался застегнуть его.

— Эка Вы раздались в плечах, Ваше сиятельство! — заметил Прохор, глядя, как князь недовольно морщится от того, что одежда сковывала движения. — Того и гляди сюртук по швам разойдется.

— Мундир подай, — обернулся к нему Павел, сдергивая сюртук и швыряя его на кровать.

До Литейного было рукой подать, и Павел решил пройтись пешком. Выйдя из дома, он глубоко вздохнул, полной грудью вдыхая морозный февральский воздух столицы, поднял воротник шинели и зашагал в сторону особняка Горчаковых.