Звезда в колодце

Воронина Виктория

Но даже небывалая забота жениха не сделала гладкой вступление Марины Мнишек в Москву. День выдался ясный солнечный, но погода круто переменилась при вступлении будущей царицы-полячки в Москву. Когда она ехала между Никитскими и Кремлёвскими воротами, внезапно поднялся сильный вихрь и заглушил звуки набатов, труб и литавр, как это было при въезде Лжедмитрия в прошлом году. Многие русские люди сочли это природное явление за дурное предзнаменование, но честолюбивых Григория Отрепьева и Марину Мнишек дурной знак не остановил, и они продолжили свой опасный путь к высшей державной власти, бывшей их главной целью.

По-прежнему сопровождаемая колокольным звоном и звуками труб, Марина остановилась

перед Вознесенским монастырём, где жила царица Марфа и где она должна была провести среди монахинь те несколько дней, которые оставались до её коронования. Тут её в первый раз после долгой разлуки посетил Отрепьев и пылко уверил польскую красавицу в своей неизменной любви и преданности.

Скоро Марина загрустила в монастыре со строгим уставом, тем более что московская кухня пришлась ей не по вкусу. Об этом доложили Лжедмитрию, и стол тотчас был изменён. Самозванец был непреклонен лишь в одном: он решительно запретил ксёндзам ходить в Вознесенский монастырь и не сделал уступки даже ради Троицына дня, опасаясь неожиданных помех своей свадьбе с полячкой со стороны православных верующих жителей Москвы.

В тот же день, но немного ранее Марины, в Москву прибыли и послы польского короля Сигизмунда Олесницкий и Гонсевский для укрепления военного и политического союза с Самозванцем.

В Москву наехала новая тьма тьмущая поляков. Московские жители были вынуждены уступить свои дома этим беспокойным и притязательным гостям, терпя неудобства. И мало того, что поляки явились вооружёнными с головы до ног: они привезли в своих повозках большие запасы огнестрельного и холодного оружия. При виде этих запасов москвичи, не особенно увеселявшиеся постоянно гремевшей польской музыкой, насторожились, и сердца их исполнились тревожных ожиданий.

Пока шли приготовления к коронации Марины, Самозванец продолжал оказывать своё внимание к невесте и её отцу. Чтобы она не скучала в монастырской тишине, он посылал в монастырь забавлять её музыкантов, песенников, скоморохов и тем приводил в немалый соблазн инокинь и всех православных насельников монастыря. Он поднёс ей в дар ларец с драгоценностями на полмиллиона рублей, тестю подарил ещё сто тысяч злотых и сани, обитые бархатом с красной усаженной жемчугом попоной для коня и с ковром, подбитым соболями. Козлы мастера оковали серебром, а запряжённый в сани белый конь имел по обеим сторонам хомута по сорока самых лучших соболей; дуга и оглобли были обтянуты красным бархатом и перевиты серебряной проволокой.

Отрепьев решил соединить вместе коронацию и свадьбу, и так чтобы коронация Марины предшествовала их свадьбе. Но тут возникали большие затруднения и являлся вопрос: мог ли московский царь жениться на польке и католичке? Если супруги исповедывали разные веры, то какое ручательство могла дать невеста в том, что она примет православную веру? Митрополит Казанский Гермоген и епископ Коломенский Иосиф, основываясь на обычае того времени, дерзновенно потребовали, чтобы Марина была крещена, как были перекрещиваемы все католики, переходившие в православие. «Польская девка», по понятиям русских священнослужителей того времени, была ни более, ни менее как язычница, недостойная носить корону Московского царства до тех пор, пока не примет крещения по обряду православной церкви.

Самозванец жестоко разгневался на такое дерзновенное отношение к его невесте и обещался нещадно наказать святителей. Гермоген неожиданно оказался лишён своей митрополии. И Отрепьев настоял на своём, чтобы Марина была только миропомазана, имея в виду ввести этим в обман и русских, и поляков. Русские принимали миропомазание за свидетельство перехода её в православие, а поляки смотрели на него, как на одну из частей коронации, нисколько не затрагивавшую веры Марины. Таким образом одно

и то же священнодействие могло быть принято одними за помазание на царство, а другими за отречение от католической веры. Но ни Марина, ни Самозванец вовсе не желали покидать католическую веру, оставались неизменно верными папскому престолу и лишь старались ввести в обман простодушных русских людей своими притворными и кощунственными действиями. Дело в этом отношении дошло до того, что заранее составлен был церемониал торжества и в нём было сказано о причащении Марины из рук патриарха. Этим имелось в виду окончательно сбить с толку русских людей: никто не мог заподозрить обмана в действиях патриарха, самые недоверчивые люди должны были поверить очевидности и могли думать, что их будущая государыня будет придерживаться православной веры.

В ночь с шестого на седьмое мая 1606 года, при свете факелов, между рядами придворных алебардщиков и стрельцов, Марина переехала из Вознесенского монастыря в новый царский дворец. Бракосочетание и коронование должны были совершиться восьмого мая. И это было сделано вопреки обычаям православной церкви, так как это число приходилось накануне Николина дня и в четверг, когда молодоженов вовсе не венчают.

В четверг восьмого мая с раннего утра Москву огласил колокольный звон. Народ в несметном количестве высыпал на улицу и на площади, стрельцы заняли свои места в Кремле, именитые люди и польские гости собрались в Грановитой палате. Здесь протопоп Феодор обручил царственную чету.

Из Грановитой палаты новобрачные во главе торжественной процессии прошествовали в Успенский собор. Эта великая православная святыня, недоступная ни для одного иноверца, на этот раз широко раскрыла свои двери для толп поляков и католиков, к великому смятению православных, которых, за исключением ближайшей свиты, и совсем не впустили в собор, якобы во избежание тесноты. Навстречу молодым, одетым в роскошный русский наряд, из собора вышел патриарх Игнатий, окружённый епископами. Самозванец и Марина взошли на возвышенный помост, где были приготовлены три сидения: среднее, самое высокое и украшенное, служило троном для жениха, по левую сторону для невесты, а по правую, наименее высокое, для патриарха. Придерживаясь старого обычая, патриарх помазал Марину миром, возложил на голову её царскую корону, а на плечи бармы. После того все трое сели, а бояре и свита подходили к Марине, чтобы поздравить ее и поцеловать ее руку. Началась литургия. Но в положенное время Самозванец и Марина не выказали желания причаститься святых Таин из рук православного патриарха, и это тут же было замечено.

В глазах сведущих русских людей творилось неслыханное! Лже-царь кощунственно обманывал православных, не принимая их таинства и святыни, а лже-царица открыто оставалась полькой и католичкой! Теперь даже самое точное соблюдение всех прочих народных обычаев не могло искупить дерзость самозванной четы и уничтожить тягостное впечатление, произведённое на присутствовавших русских, так как всё остальное было мелочью перед издевательством над высочайшей святыней Православия.

По окончании литургии протопоп Феодор совершил венчание, за которым сосуд, из которого молодым дали испить вина, был брошен на землю и растоптан.

Новобрачные в той же великолепной процессии воротились во дворец. В дверях посаженный отец осыпал их золотыми монетами. В толпу, затем, начали бросать золотые и серебряные монеты, и ловля их произвела большое движение в народе и даже драку.

День, в который были попраны самые священнейшие русские народные верования, близился уже к концу. Торжественные обряды православной церкви длились так долго, час был уже столь поздний, что пришлось отложить брачный пир до следующего дня и ограничиться только угощением молодых.