Звезда Запада
Шрифт:
— Ну, ты! — пробасил дракон, уставившись на замершее в пяти шагах от него чудище. — Давай иди отсюда, а не то…
Что именно дракон хотел сделать, он и сам не знал, поэтому ограничился лишь этой короткой, но, по его мнению, угрожающей фразой.
— Вот что, — скрипнул сзади Локи. — Давайте-ка ослепим его…
Всё дальнейшее произошло за время, достаточное для одного-единственного вздоха. Локи создал яркий, сиявший белым огнём шар, запустив его под потолок пещеры, вздыбивший шерсть пёс, который при свете оказался настолько безобразен, что лучше бы было огонь вовсе не зажигать, низко тявкнув, прыгнул на Гюллира, а ящер, не будь дураком, сделал вполне естественную для защищающегося дракона вещь — с шумом выпустил из пасти струю пламени. Локи потом смеялся, говоря, что вонь палёной шерсти будет теперь его преследовать
Так или иначе, но Гарм, завизжав столь громко, что у наблюдавшего за сией великой битвой отца Целестина заложило уши, отлетел к противоположной стене и, сыпля искрами да оставляя в спокойном воздухе подземелья дымный шлейф, рванулся к тоннелю, из которого пришёл отряд, исчезнув в нём. Разве что тонкий и обиженный визг его ещё долго доносился из мрачных коридоров Имирбьёрга.
— Ну и ну… — развёл руками Альбиорикс, строго посмотрев на дракона. — Что ж ты со стариком-то так, а?
Гюллир растерянно хлопнул веками и воззрился на друи.
— Я что-то неправильно сделал?
Локи и жрец расхохотались.
— Выходите, он удрал! — смахнув набежавшие слезы, сказал Лофт, отсмеявшись. — Эй, Торин, а ты не так давно спорил со мной, говоря, что дракон нам не нужен и вообще его племени доверять не стоит!
Конунг мрачно посмотрел на Гюллира, потом повернулся к Лофту:
— Так я ж не про него… Драконы всякие бывают.
Торин сейчас сам себя стыдился. Какой же ты конунг, спрашивается, если от опасности скрылся и не вышел ей навстречу? Вспоминать о том, как всё сжалось внутри, едва Гарм вошёл в зал, Торин не мог — противно было. Но опять же, коли много лет слышишь песни скальдов, в которых его имя произносится с не меньшим страхом, чем имя Старухи из Железного Леса, и знаешь, что он величайший из племени чудовищных волков, принесших гибель богам в Последней Битве, невольно устрашишься. А теперь боязни как не бывало — хорош пёс, страж подземного мира, без оглядки сбежавший от дракона, который по своей воле и мухи не обидит. Не такой уж Гарм и громадный, как по-первости почудилось…
— …Это прозвучит странно, — вдруг сказал Лофт, глядя в стену, — но, по-моему, пёс не хотел на нас нападать. Он не видел в нас врагов…
— Да, интересное предположение, — согласился Альбиорикс, кивнув. — Сейчас, однако, это не имеет никакого значения. Спали мы, между прочим, достаточно долго, и поэтому теперь хочешь не хочешь, а надо идти. Лестница ровная, без трещин и завалов, но всё равно подъём предстоит очень трудный.
«Всегда преуспевайте в деле, зная, что труд ваш не тщетен…» [22] — только эти строки из Писания поддерживали отца Целестина в дальнейшем. Счёт времени, шагов, коротких остановок на отдых был давным-давно потерян, и монах с тупым упрямством снова и снова вставал на подкашивающиеся, гудящие от перенапряжения ноги и шёл следом за всеми по широким ступеням, круто уходящим вверх, к покоям Нидхёгга и Красному Замку. Ясно ощутимое чувство присутствия Чёрного Дракона уже стало настолько привычным, что отец Целестин попросту махнул рукой на Владыку Имирбьёрга, считая его теперь кем-то наподобие члена отряда. Видгнир, кстати, на одном из привалов рассказал монаху о собственных ощущениях, и вышло по его словам, что Нидхёгг якобы не питает ни к кому из идущих по его владениям людей неприязни, а вовсе испытывает почти дружескую симпатию. Отец Целестин, конечно, не поверил, решив, что Видгнир просто хочет его успокоить, но, прислушавшись к своему внутреннему «я», и сам удостоверился в схожести собственных чувств и мыслей со словами любимого ученика.
22
Коринфянам, 15, 58.
Только вот дальше-то что?
Ещё немного трудов, пускай и тяжких для сердца пожилого человека, ещё несколько переходов по бесконечной лестнице, и ты, отец Целестин, увидишь вещь, ради которой покинул свой уютный дом, позабыл покой и степенность, бросившись очертя голову искать приключений на старости лет. Коснешься рукой древнего сокровища, наполненного Бог весть какой Силой, и что? Прежде единственной целью пути было взять Чашу Сил и, пробудив её мощь, уйти из Мира Третьего обратно
23
Римлянам, 12, 7.
«Но в чём оно, служение это? — думал монах, стараясь не обращать внимания на нехватку воздуха и боль в спине. — Мы исполнили предназначенное, ну или почти исполнили, но сейчас будет нужда в водительстве, потребность в том, чтобы кто-нибудь, кто сильнее и мудрее нас, сказал, что делать и как исполнить скрытую от нас, грешных и несовершенных смертных, волю того, кто привёл людей из мира, в котором уже нет места чудесам, в мир, где всё противоположно и в пределах которого, как мне кажется, решается участь не только турсов, речных троллей, древних духов или валлов, но и судьба твоего дома…»
Чем выше уходили лестничные марши, тем труднее приходилось. Даже Лофт, вечно бодрый и выносливый, отдувался и, выполняя наравне с Альбиориксом роль предводителя отряда, всё чаще требовал остановок на отдых, а люди и вовсе вымотались до предела. Бывавший в горах отец Целестин знал, что на высоте непривычному всегда становится не по себе — каждое движение даётся с усилиями и тяжко дышать, и теперь говорил себе, что скоро всё кончится. Но каждый новый шаг лишь уносил истощившиеся силы, которые было не восстановить.
Короткий тревожный сон не принёс облегчения, и Лофту с Альбиориксом пришлось едва ли не силой поднимать остальных. Гунтер поднялся только после того, как окончательно разозлившийся Локи метнул ему в место, куда германец некогда поразил мечом ториновского хёрдмана Эрика, тонкую синюю искру, пробудившую его не хуже, чем пригоршня снега. И всё повторилось снова — темнота, холод и исчезающие во тьме ступени. Никто и не гадал о том, что сейчас за стенами Горы — день, ночь ли. Или же вообще Междумирье перестало существовать, а его обломок в виде конуса Горы Имира летит в пустоте Внешней Тьмы…
И черноту впереди вдруг прорезал рассвет. Лестница вывела отряд в громадный, вытянутый овалом зал с резными колоннами и стрельчатыми окнами, выводящими наружу. Во всех Трёх Мирах наступал седьмой день июля.
— Это не здесь, — прохрипел Альбиорикс, не давая никому остановиться. — Мы пришли в замок двергов, но это лишь первый его ярус. Идёмте за мной.
Ветер посвистывал, играя меж колонн и выбрасывая в прорубленные в скале окна невесомые пылинки. Небо ещё не стало голубым, а было залито фиолетово-зелёной краской с подмешанными к ней крупицами серебра — звездами, бледнеющими и растворяющимися в наплывающих с востока волнах золотого солнечного света. Здесь, у заоблачной вершины, он оставался таким, как всегда — чистым, мягким и незапятнанным Тьмой.
Друи увлёк всех за собой, к винтовому всходу на другие этажи гранитного дворца, достаточно широкому, чтобы по нему мог пройти даже Гюллир. Один поворот, второй, третий….
Новый зал поражал не столько размерами, сколько своей холодной красотой. Широкие проёмы окон впускали струи слабого утреннего света, казавшиеся после подгорной темноты яркими и режущими глаз. Кроваво-красные стены были выложены цветным камнем, составлявшим непривычные, резкие узоры в виде чередующихся линий, зигзагов и квадратов. Тяжёлый куполообразный свод уходил на десятки локтей в высоту, поблескивая драгоценной отделкой, а в центре пустого мозаичного пола стоял небольшой приземистый гранитный постамент, грубо и небрежно обработанный.