Звёздная метка

Кердан Александр Борисович

Стёпку и остальных оборванцев как ветром сдуло. На столе остались лежать кошелёк, паспорт и несколько серебряных монет, извлечённых ими из карманов Панчулидзева. Он собрал вещи и поднялся.

Перед ним стоял невысокий, гладко выбритый человек, одетый просто, но достойно: из-под распахнутого пальто выглядывал ворот накрахмаленной белой рубахи и чёрный шёлковый галстук. В руках незнакомец держал волчий треух, явно указывающий на то, что приехал он не из тёплых краёв. Было трудно определить, сколько ему лет. От незнакомца веяло такой скрытой энергией и силой, таким пронзительным и молодым

был взгляд светло-серых глаз, что он показался Панчулидзеву сравнительно молодым. Рядом с неожиданным спасителем стоял буфетчик, повторявший, как заведённый, одно и то же:

– Я ведь говорил, барин, что к вам это, говорил ведь, говорил…

– Вы искали меня? Я – Завалишин.

Панчулидзев торопливо представился:

– Князь Панчулидзев, к вашим услугам. Мы могли бы, сударь, переговорить без посторонних?

Завалишин ещё раз окинул его и Полину внимательным взглядом и спросил буфетчика:

– Федот Иванович, есть ли свободный кабинет?

Буфетчик услужливо затараторил:

– Для вас, барин, как же, как же. Завсегда найдётся. Прошу следовать за мной…

В кабинете, когда буфетчик оставил их с Завалишиным наедине, Панчулидзев вспомнил, что не представил Полину, которая всё ещё была бледна и до сих пор не проронила ни слова:

– Со мной – графиня Радзинская, моя невеста…

При этих словах Полина гневно зыркнула на него, точно не сама предложила так себя величать.

Панчулидзев продолжал:

– Прошу прощения за этот маскарад. Но вы понимаете, сударь, в ином виде даме пребывать здесь опасно. Да и в таком виде, получается, тоже…

– Вы отважны, графиня, – по-офицерски склонил голову Завалишин.

Полина смело протянула ему руку для рукопожатия. Он по-старомодному, но очень элегантно поцеловал кончики её подрагивающих пальцев и сказал:

– Мужской костюм вам к лицу, ваше сиятельство… Впрочем, платье, наверное, идёт ещё более… – жёсткие складки у губ разошлись, придавая лицу сентиментальное выражение:

– Итак, господа, чем обязан вашему визиту?

Панчулидзев извлёк из потайного кармашка брюк звёздную метку.

Завалишин долго разглядывал её, отстранив от себя, и наконец сказал, возвращая:

– Мне сия вещица незнакома. Что это? Объяснитесь, князь.

– Как «незнакома»? – голос у Панчулидзева дрогнул.

– Простите старика. Не припомню.

Полина, к которой вернулась самообладание, подсказала:

– Может быть, вам известно имя – Мамонтов Николай Михайлович?

Завалишин задумчиво повторил несколько раз фамилию:

– Мамонтов… Мамонтов… – и хлопнул себя ладонью по лбу. – Да, вспомнил. С господином Мамонтовым нам довелось как-то скоротать пару вечеров в Казани. Он останавливался у моей квартирной хозяйки по дороге на Восток… Да-с, очень интересный молодой человек и судит обо всём довольно здраво…

Это известие заметно приободрило Панчулидзева. Он облегчённо выдохнул:

– Николай Мамонтов – мой друг и кузен мадемуазель Полины. Он, уезжая, сообщил, что оставил у вас пакет.

– Хм, пакет… Да, что-то припоминаю… Но, увы, вынужден вас огорчить, господа: я оставил его в Казани… Обстоятельства моего отъезда были таковы, что большую часть вещей пришлось с собой не брать… Но ведь,

господа, это дело поправимое, – улыбнулся он, заметив, что Панчулидзев огорчён. – Сейчас мы всё исправим.

Он дёрнул шнурок колокольчика:

– Присаживайтесь, господа. Может быть, выпьете чего-то?

На зов тут же явился буфетчик, как будто ожидал под дверью.

Завалишин попросил:

– Федот Иванович, принеси-ка перо и бумагу. Да графинчик настоечки твоей, что на кедровых орешках, прихвати…

– Будет исполнено-с, Дмитрий Иринархович… – поклонился буфетчик и притворил за собой дверь.

– Как вам удаётся так живо управляться с простыми людьми, сударь? – спросила Полина. – Они все: и этот Федот, и те злодеи, что пытались нас ограбить, мне кажется, просто боготворят вас…

Завалишин устроился на краю дивана рядом с Полиной и не без скрытого удовольствия прокомментировал:

– Это вовсе не трудно, графиня. Народ русский – народ благодарный, чувствительный зело и, в отличие от многих, причисляющих себя к нашему кругу, обладает хорошей памятью: добро не забывает… Каторжники беглые и местные обитатели, видите ли, считают меня в какой-то степени своим. Дескать, как и они, был на каторге, властью самодержавной обижен. И хотя зовут по привычке «барином», но полагают, что я – барин справедливый, за простой люд пострадавший… Только это и объясняет тот удивительный факт, что, находясь в подобном вертепе не один день, я ни разу не прибег к voie de fait [35] …

35

Voie de fait – рукоприкладство (франц.).

Он усмехнулся и развёл руками, мол, ничего особенного я и не совершил.

– Вы, как я погляжу, господин Завалишин, не очень-то цените тот подвиг, что совершили для народного освобождения… Я и мои единомышленники… мы почитаем вас за настоящего героя, за революционера… И вот сейчас я не верю своим ушам: неужели вы, пройдя столько испытаний, можете говорить о своих страданиях с усмешкой? Я читала, как мужественно вы вели себя в Сибири, как боролись за справедливость, даже закованный в кандалы… «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой!» [36] Разве вы считаете вашу жизнь напрасной? Неужели вы разочаровались во всём?

36

Строка из трагедии И. Гёте «Фауст».

Завалишин встал, неторопливо прошёлся по кабинету, остановился перед Полиной, глядя на неё сверху, как смотрят на малое дитя, сказал примирительно, с отцовской интонацией:

– Вы ещё так молоды, мадемуазель, и не знаете, что любой, кто в юности – революционер, тот в старости непременно сделается самым отъявленным консерватором. Если, конечно, прежде не угодит на гильотину. А она быстро избавляет от страсти к переворотам. Уж поверьте мне, старику, сия метаморфоза – непременное следствие взросления…