Звездные часы и драма «Известий»
Шрифт:
За многие годы пребывания в этом кабинете я несколько раз выходил из себя, о чем сожалею. Но никогда еще он, кабинет, не видел меня в таком состоянии, как при этих последних словах, и не слышал того, какой силы и какие звуки я издал. Я послал его не на три, а на все тридцать три буквы в многоэтажном их построении. Распахнулась дверь, на пороге был ошарашенный Агафонов:
— Что случилось?!
Повторись ситуация сегодня, я, наверное, повел бы себя так же — очень уж меня достала наглая спекуляция на «патриотизме». Хотя понимаю, что сдержанность больше красит человека.
По-другому я реагировал, когда через несколько дней в ином стиле со мной говорили, не предлагая никаких должностей, два человека — они тоже убеждали продать акции ОНЭКСИМ-банку. Сначала это был Владимир Сунгоркин. Оказывается, его «Комсомольская правда» уже сотрудничала с этим банком, продала ему часть своих акций. Володя считал, что было бы хорошо для дела, если бы в одном медийном холдинге пребывали две всегда дружественные газеты — «Комсомолка» и «Известия». Я и ему сказал, что у меня нет ни симпатий, ни антипатий ни к ОНЭКСИМу,
Я не стал долго выяснять, высказанные мне условия Дардыкина — это его самодеятельность или все согласовано с Голембиовским. Попробовал было пару раз зайти к Игорю, но оба раза секретарь говорила, что он не один. На вопрос «Кто там?», отвечала: «Всё те же». Над этим редакция уже иронизировала: «У главного редактора постоянно всё те же». Вот что писал впоследствии в своей незавершенной работе о событиях в «Известиях» в апреле — июле 1997 года бывший управделами редакции, очень близкий к Игорю и его семье Анатолий Данилевич: «В эти апрельские дни все большее и большее влияние на И. Голембиовского оказывала группа в составе: С. Агафонов, С. Дардыкин, В. Яков. Чуть позже к ним подключились политический обозреватель газеты О. Лацис и редактор отдела политики С. Киселев. Утром, днем, вечером в кабинете главного шли совещания за совещаниями, остаться наедине с И. Голембиовским практически было нельзя, не проходило и минуты, как распахивалась дверь и кто-то из трех обязательно появлялся в кабинете. Ни совет директоров АО «Известия», ни его правление не были в курсе того, что намечается…». Все вышеназванные из этого окружения Игоря предпочитали себя считать «инициативной группой».
Еще раз процитирую Якова, который описывает то, что в эти дни он наблюдал и в чем активно участвовал:
На пятом этаже (это ошибка — на четвертом. — В. З.) в кабинете планерок международного отдела установили сейф и приготовили все необходимые аксессуары для оформления покупки акций. Ответственным назначили Гаяза Алимова и кого-то из бухгалтеров. Данилевич отвечал за то, чтобы в здание не попали случайные люди. Международный отдел уселся за телефоны, чтобы обзванивать бывших известинцев, некоторые из которых уже давно переехали жить в Германию, Канаду, Израиль, Штаты…
Дардыкин отвечал за выпуск газеты. А шеф, почти не покидая кабинета (для «Лукойла» и по документам якобы находился в отпуске. — В. З.), внимательно следил за всеми нюансами этой операции, успевая общаться не только с нашей командой, с почти поселившимся у его стола Кожокиным, но и с многочисленными известинцами, которые дистанцировались от схватки и явно колебались, какой из сторон отдать предпочтение — «лукойловской» или нашей. Ему в эти дни было тяжелее всех, потому что он, как никто другой, видел, с какой неизбежностью разваливается могучий лайнер под названием «Известия». Почти тысяча человек (преувеличение в два раза. — В. З.), сидящих в многочисленных кабинетах на восьми этажах уже не являлись единым экипажем этого корабля, и большинство из них явно не готовы были поддерживать своего капитана. Приобретая одну небольшую энергичную и верную команду, он на глазах терял основную часть общей команды. Он лучше всех нас понимал или чувствовал, в какой водоворот затягиваются «Известия» и, судя по его нерадостному настроению, не особенно был уверен, что мы из этого водоворота выберемся.
Чуть раньше, вспоминая начало публикаций в газете против «Лукойла», Яков писал: «Судя по настроению Игоря, он был далеко не рад этой развернувшейся информационной войне, но остановить своих горячих молодых коллег не мог. Хотя прекрасно понимал всю самоубийственность нашего поведения».
Тяжелое и горькое чувство оставляют эти строки. Они довольно точно указывают на то, что к этому времени Игорь подошел далеко не в лучшей своей лидерской форме. Не хочется строить какие-то причинные версии, пытаться понять и объяснить, почему это произошло, но факт остается фактом: весной-97 Игорь был во многом другим, не таким, как еще два года, даже год назад, не говоря уже о более раннем периоде. Тогда невозможно было представить, чтобы кто-то мог им манипулировать, откровенно сбивать его на неразумный путь. На мой взгляд, раньше одним из сильных его качеств как руководителя была способность реалистично смотреть на окружающий мир, на свою редакцию, сейчас же это качество явно ослабло, объективности стало гораздо меньше. Многие годы, что я его знал, он умел вдохновляться новыми идеями и вдохновлять других, задавать импульс, вызывать у людей желание активного действия.
С большим сожалением надо сказать и о том, что не самыми полезными для его морального духа и физического состояния были частые вечерние, а нередко и дневные отдушины за столом в компании этих гораздо более молодых и крепких парней. Это их амбиции и лихость, самоубийственность, по выражению Якова, их поведения создали такую обстановку на мостике корабля под названием «Известия», что он попал в водоворот, сбился с курса, а капитан не мог его выровнять. И силы его, и авторитет уже не были прежними. Другим стал и некогда единый, а ныне разобщенный экипаж.
Утром в пятницу, 25 апреля, накануне Пасхи, вспоминает Яков,
на двух броневиках ОНЭКСИМ-банка в редакцию привезли мешки с деньгами. Сумма исчислялась несколькими миллионами долларов — в рублях. У кабинета на пятом (четвертом. — В. З.) этаже выставили вооруженную охрану. Такая же охрана встала и у кабинета Игоря, оберегая не столько его, сколько Кожокина, который по-прежнему что-то там высиживал, распивая чаи и угодливо улыбаясь.
По нашим звонкам в редакцию потянулись люди, имеющие на руках акции «Известий». Те, у кого акций было много, покидали здание на Пушкинской с приличными пачками денег. У некоторых даже набирались полные целлофановые пакеты. Большинство не верили в реальность происходящего, потому что считали свои акции чем-то эфемерным, тем более что в бумажном виде они не существовали. А тут — реальные пачки денег. Из-за этих пачек по коридорам пополз холодок недоверия…
Холодок — неточное здесь слово. Еще накануне редакцию охватил упорный слух: Голембиовскому и его команде дают лучшую цену за акции, чем всем остальным. Чтобы это опровергнуть, Игорь и его соратники поднялись на четвертый этаж одними из первых. Сначала оформили выписки из реестра с указанием, сколько у кого акций. Потом — в кассу. Получив деньги, демонстративно показали очереди, что у них не больше пачек, чем у других и даже меньше, чем у некоторых, — все зависело от количества акций. Цена же одинакова: 3 доллара за штуку. Стоявшие рядом видели, что здесь будто бы все равны, обмана нет. Но у многих из тех, кто пришел позже или на следующий день, недоверие осталось, и оно живо до сих пор. Продолжает гулять версия со ссылкой на какого-то юриста, что лично он в офисе ОНЭКСИМ-банка на проспекте Сахарова оформлял Голембиовскому большую доплату за его акции, а Игорь просил никому об этом не рассказывать. К возникшим в конце апреля — начале мая слухам добавился еще один — уже после того, как на средства Березовского стала выходить газета «Новые известия». Будто бы олигарх поставил условие ее учредителям (Голембиовскому, Лацису, Агафонову, Дардыкину, Якову): я дам вам деньги на газету, но и вы должны внести в общую копилку по 500 тысяч долларов — и такие деньги у каждого нашлись, а появились, мол, они как премиальные от ОНЭКСИМ-банка… Наверное, во всех этих версиях правды столько, сколько ее в воспоминаниях о приватизации, когда руководство газеты якобы отхватило себе по самому большому пакету акций. Я уже писал, что у Игоря он был гораздо меньше, чем у многих рядовых сотрудников. Думаю, что если и свидетельствовали о чем-то слухи, так это в первую очередь о том, что скупка акций не улучшила обстановку в редакции, она стала еще более нездоровой.
Торговля шла весь день в пятницу и наступившей ночью, в субботу. Покупатели и продавцы не посчитали это занятие грехом, продолжили его и в святой праздник Пасхи. Когда в очередь за выписками из реестра выстроились срочно вызванные в Москву собкоры, кто-то им шепнул: «Алекперов дает больше». Собкоры покинули очередь и в конце коридора провели свою планерку. Захотели взять выписки из реест-ра, чтобы, минуя здешнюю кассу, ехать с ними в «Лукойл». И тут же услышали:
— Нельзя предавать газету!
Вмиг, будто бы по случайному совпадению, кончились нужные бланки, был объявлен перерыв. Но несколько собкоров не сдались, дождались выписок — и не пожалели. Действительно, от своей разведки в «Известиях» лукойловцы узнали, что там идет повальная скупка акций, — и повысили свою цену вдвое, до шести долларов. Когда коллеги с периферии воспользовались этим, редакционные москвичи сделали для себя вывод, что с ними обошлись не лучшим образом — их принудили торопливо заключать дешевые сделки.
Так подавляющее число известинцев в считаные три дня расстались со своими активами. Людей убеждали, что все это делается во имя спасения «Известий». Если вдуматься, в эти дни в наше здание вернулась коммунистическая идеология, а организаторы торговли акциями действовали в традициях большевизма. Ведь они исходили из того, что некие коллективные, будто бы общередакционные интересы неизмеримо важнее интересов каждого отдельно взятого человека. Фактически это была стремительно проведенная коллективизация с изыманием частной собственности в пользу случайного, совершенно не изученного так называемого партнера по имени ОНЭКСИМ-банк, который уже в ближайшее время покажет свою бульдожью хватку и коварство.