Звездные часы и драма «Известий»
Шрифт:
Вторым и последним выступающим при обсуждении кандидатур был Эльмар Гусейнов. Он поспорил с Иллешем, заявив, что не все ранее уходившие из «Известий» должны вернуться. Назвал двух ушедших на большие заработки, чей возврат, по мнению Гусейнова, не способствовал бы закреплению лучших традиций «Известий».
Разогретые «инициативной группой» процедурные страсти отняли столько времени и сил, что больше не нашлось людей, желавших высказаться по той или иной кандидатуре или по всем вместе. Многие устали от переливания из пустого в порожнее и наоборот, а многим, как выразился Агафонов, «…было до лампочки все, что здесь происходит».
Непосредственные выборы состоялись на следующий день. Пока печатали и раздавали бюллетени, чиркали по ним и опускали их в урну, кое-кто сбегал в Елисеевский, и в разных кабинетах началось уже неформальное перемалывание и пережевывание кандидатур, прогнозирование итогов голосования. Человек двадцать
А потом нас позвали в Круглый зал, и когда там снова собралась вся редакция, Демидов объявил результаты. Голоса среди первых трех мест распределились следующим образом: Захарько — 104, Лацис — 80, Друзенко — 53.
Сразу же собрался совет директоров (без Голембиовского и Лациса), который утвердил меня главным редактором «Известий», двадцатым по счету. Заседание состоялось в хоромах, которые раньше занимали главные редакторы, а после ухода Игоря по решению акционеров здесь поселился Мурзин. Было объяснено редакции, что, как принято в мире, так должно быть и в «Известиях»: персона № 1 в медийном бизнесе — президент компании, ему и восседать в главном кресле главного кабинета. Своими вокзальными размерами он всегда производил на меня тяжеловатое впечатление, и я нисколько не огорчился, что не придется бывать в нем с утра до вечера. Последние полтора года я занимал уютный, оптимального размера (26 кв. м) кабинет в удаленном, самом тихом месте третьего этажа, он имел и небольшую приемную, для секретаря. Мне нравился этот уголок, и уже в новом служебном качестве я отказался от других вариантов, предложенных Мурзиным и находившихся ближе к нему. Вспоминая свои первые дни в роли главного редактора, я прежде всего вижу этот кабинет с постоянными в нем обсуждениями актуальнейшей в тот момент темы — кадровой.
Большинству в редакции было ясно, что создавшая невыносимую обстановку «инициативная группа» должна отойти от руководства газетой. Совет директоров принял решение о реорганизации штатного расписания, что давало основание для упразднения должностей, занимаемых Агафоновым, Дардыкиным, Яковым, Киселевым. Сокращалась как малоэффективная и должность Степанова-Мамаладзе. Вообще-то реорганизация была нужна, о необходимости новой структуры редакции говорил и я на выборном собрании. Мы обсуждали ее проект у меня и у Мурзина (с участием Кожокина) в течение четырех или пяти дней. Наши мнения сошлись во многом, но далеко не во всем. Мне не удалось, в частности, отстоять должность первого заместителя главного редактора, на которой я хотел по-прежнему видеть Друзенко — он переводился в политобозреватели высшего газетного уровня. Я протестовал против новой должности «заместитель главного редактора по выпуску и технологическому обеспечению». Кожокин ее придумал под Цыганова, а я не считал полезным для газеты возводить его в такой статус. Сокращалось общее число членов редколлегии с двенадцати до одиннадцати. Я настаивал, чтобы в ней остался представлявший собкоровский корпус высококлассный журналист, хороший организатор Юрий Орлик — редколлегию для этого не расширили.
В итоге вместо упраздненных должностей пяти заместителей главного редактора вводились три новые по функциям: содержание газеты (Боднарук), выпуск и технологическое обеспечение (Цыганов), развитие и новые проекты (Иллеш). Выведены из редколлегии: Друзенко, Дардыкин, Агафонов, Киселев, Степанов, Яков, Орлик. Помимо оставшихся в ней Бергера (экономика), Сычева (международная жизнь), Юферовой (культура), в новый состав вводились: Боднарук, Иллеш, Цыганов, Ивкин (секретариат), Лесков (новости), Плутник (общество), Мурзин.
При том, что руководящие должности сокращались, а по сути только меняли названия (для увода с них команды Голембиовского), вовсе не имелось в виду, что ее участники должны быть уволены. Каждому из них предоставлялась возможность для творческой работы в ранге отдельских обозревателей, специальных корреспондентов. Все они были сильными пишущими журналистами, и в этом качестве могли принести пользу «Известиям». Я считал, что особенно необходим газете Агафонов как опытнейший профессионал-международник, и мы вели речь с Мурзиным и Кожокиным о предоставлении ему места собкора в Лондоне. Но все «инициаторы» от сделанных им предложений отказались.
Формально уйдя в отпуска, они еще долго продолжали пользоваться своими кабинетами, компьютерами, телефонами. Штаб-квартирой этого правительства в изгнании стал кабинет Агафонова, где с утра до вечера проводились совещания, куда приглашались многие сотрудники для переговоров
Еще только собирались деньги на этот проект, а его раскрутка уже приобрела широкий размах и была выстроена исключительно на дискредитации «Известий» и бывших коллег, многолетних своих товарищей. Со страниц газет и по разным теле— и радиоканалам внушалось, что с уходом Голембиовского и его людей «Известия» кончились, а лучшие их традиции способно продолжить только новое издание. Полностью замалчивались истинные причины всей драмы, случившейся с газетой.
Об этих причинах здесь уже многое сказано, разве что сведу их в сухой остаток. Итак, в начальный период реформ мы имели самые лучшие среди СМИ стартовые позиции для существования в условиях рынка. Получив богатейшее наследство в виде почти 4-миллионного тиража, колоссального потока рекламы и шикарного восьмиэтажного здания в самом дорогом месте Москвы, руководство независимых «Известий» оказалось неспособным развивать газетный бизнес. К принятию решений не был допущен ни один грамотный менеджер. По причине плохого менеджмента за шесть лет не был успешно реализован ни один коммерческий проект, за исключением совместного с Лондоном выпуска приложения «Финансовые известия», но он был предложен и разработан в основном англичанами, к тому же финансовой погоды не делал. Из-за множества ошибок и просчетов газета оказалась в тяжелейшем финансово-экономическом положении. Для его спасения пригласили богатую нефтяную компанию «Лукойл». Сотрудникам было заявлено, что это самый лучший из всех возможных инвесторов — сотрудники поверили. Через несколько месяцев редакция открыла информационную войну против «Лукойла», назвав его преступной организацией. Лихорадочно разыскивается новый финансово состоятельный союзник, и он находится, его зазывают — это ОНЭКСИМ-банк. Сотрудникам газеты внушается: это прекрасная, честная компания, отдадим ей побыстрее все общественные и индивидуальные акции. Большинство сотрудников снова поверили, акции отдали, а те, кто засомневался, были зачислены в лагерь врагов. Вскоре начинается конфликт уже с ОНЭКСИМ-банком, он называется мошенником, его люди — наперсточниками. И тут нефтяники с банкирами объединяются. В результате они становятся хозяевами «Известий», газета теряет независимость. В самой редакции были нарушены многие профессиональные и этические правила. Оказался разрушенным, расколотым большой коллектив с неповторимой, десятилетиями поддерживавшейся особой аурой. Все эти годы газету и ее бизнес возглавляет один и тот же человек в трех должностях — председатель совета директоров, президент акционерного общества, главный редактор. Лишившись всех постов, он выходит на Пушкинскую площадь и, глядя в сторону «Известий», сотрудники которых многие годы выполняли не чьи-нибудь, а его приказы, включая ошибочные, дает согласие на информационный огонь уже в их адрес.
Удивляюсь до сих пор, как мог Игорь позволить себе и своей команде использовать любую возможность, чтобы в собственных просчетах обвинять тех, кто не пошел за ними, называть их предателями. Вот что в упоминавшейся книге писал Яков о последнем дне Голембиовского в «Известиях»: он вышел из своего кабинета в коридор,
чтобы больше никогда сюда не вернуться. Коридор был пуст. Никто из нескольких сотен известинцев, сидящих на восьми этажах разваленного корабля, не вышел провожать своего капитана. Он так и ушел по пустому полутемному коридору одиноким. Непонятым. Преданным.
Кем преданным и кто кого предал? Кто кого не понял? Почему сотни известинцев не вышли провожать?.. Яков не задает эти вопросы и не отвечает на них. Но это — из книги, которая выйдет годы спустя. Пиар-кампания же августа — ноября 97-го изобиловала не выдавливающими слезу описаниями из жизни капитана, а ложью и грязью. Утверждалось, что оставшиеся в «Известиях» не смогут делать качественную газету, что там «происходит разгон людей, причем не команды Голембиовского, а просто профессионалов, которые не хотят делать эту газету». Что «новый главный ввел цензуру». Что «объявлен курс на “хорошую газету” и стало модно, как в лучшие советские времена, писать о “простых людях”: гаишниках, дворниках и т. п.». Что снят материал о повышенном радиационном уровне в некоторых местах Москвы — чтобы не дразнить мэра в преддверии 850-летия столицы. И было в разных газетах, на теле— и радиоканалах много-много другого бреда и домыслов, запущенных против «Известий» в рамках рекламы «Новых известий».