Звездные гусары
Шрифт:
Татьяна гневно вздрогнула.
– Я очень вас прошу отнестись к нему добрее, чем он заслуживает, – поспешно заключил Штофреген. – Он не очень здоров. Неловко упал и повредил бок. Кажется, у него перелом. Нехорошо срослось, дышать больно.
– Когда мы улетаем? – спросила Стефания.
Татьяна повернулась к сестре:
– Тебе не терпится?
– Напротив, – хладнокровно отозвалась та. – Я бы на денек задержалась. Здесь интересно.
– Я бы тоже задержалась, – мягко произнесла Татьяна Николаевна и взяла Штофрегена под руку. – Мы нашли ваш атлас, Иван Дмитриевич,
Они покинули Этаду через два дня. Колтубанова ревниво следила за погрузкой своих контейнеров с образцами – все, что удалось вытащить из-под развалин лаборатории. Аркадий в обществе лемура по имени Тиберий преимущественно болел, лежа на самой удобной кровати в самой большой каюте. Тиберий озабоченно бродил возле него, свесив длинные руки, и время от времени утешал – вытягивал губы и испускал нежные, воркующие звуки. Аркадий довольно умело имитировал ответ.
Вакх отправился на камбуз и устроил там погром. На все попытки Перелыгина восстановить былое аскетическое благолепие Вакх разражался громом греческих ругательств, и в конце концов Меркурий окончательно был изгнан Вакхом с камбуза. У Вакха остались полосы ожогов на руках и шее, и это окончательно убедило Татьяну Николаевну в том, что пожар действительно имел место: лаборатория, как и уверял Штофреген, сгорела.
Супруги Волобаевы, влюбленные друг в друга как никогда, строили планы написания сразу двух диссертаций и рождения сразу троих детей. “Вот бы тройняшки”, – мечтала Катишь, а Волобаев кивал и поглаживал свой арбалет. “Занимаемся спортом”, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Стефании.
Стефания фыркнула и промолчала. Она сильно запрезирала Катишь и ее мужа за мечты о тройняшках.
После отлета с Этады Перелыгин заглянул в каюту к Штофрегену.
– Не спите, Иван Дмитриевич?
– Не сплю.
– Хотите коньяку?
– Ужасно хочу.
– Тогда пожалуйте ко мне, – пригласил Меркурий.
Они устроились – однако не у Меркурия, а в кают-компании, возле широкого окна, и опять лампа горела на столе.
– Она вас очень любит, Иван Дмитриевич, – сказал Меркурий, разливая коньяк.
– Да, – сказал Штофреген просто. – А вы?
– Я рад, что вы оказались таким.
– Каким?
– Можно я не буду произносить всяких слов? – взмолился Меркурий.
Штофреген засмеялся и проглотил первый наперсток коньяка.
– Превосходно… Тысячу лет не пил коньяка.
Перелыгин не ответил. Гонял коньяк за щекой, думал о чем-то. Наконец он поднял на Штофрегена глаза, как будто хотел спросить о чем-то, но не решался.
– Что вы так смотрите? – засмеялся Штофреген.
– Знаете, что вас называют “диким подпоручиком” – из-за того случая с обезьяной в театре?
– Приматы преследуют меня, – сказал Штофреген. – Но это только закономерно, ведь я и сам природный примат… Задавайте ваш вопрос – я отвечу на любой.
– Без обиды?
– Разумеется, без обиды.
– Что случилось с Кистеневским и остальными?
– Я ведь рассказывал, что они признались во всех своих преступлениях
– Иван Дмитриевич, – Перелыгин снова разлил коньяк, – мы ведь здесь с вами вдвоем. Без дам и без записывающих устройств.
– Я не подозревал за вами никаких записывающих устройств! – возмутился Штофреген. – За кого вы меня принимаете? За человека, способного принимать вас за человека, способного записывать разговоры?
– Я не принимаю вас за человека… – сказал Перелыгин и засмеялся. – У вас поразительная способность выставлять людей дураками.
– Людей не требуется никуда выставлять, они и сами горазды, – сказал Штофреген. – К тому же я примат, а мы, приматы, весьма изобретательны.
– Так где те люди, которые убили двоих ваших?
– Кажется, я рассказывал о пожаре лаборатории…
– Я уверен, что вы не запутаетесь в своих выдумках, но, пожалуйста, ответьте.
– Сперва они застрелили начальника нашей экспедиции, а потом – ведущего научного сотрудника, пожилую даму по фамилии Шумихина. Я отвечал за их безопасность, и их убили у меня на глазах, – сказал Штофреген. – Мы уничтожили их всех. Они немного покалечили Вакха – он всегда отличался вздорным, если не сказать эксцентричным, характером, а теперь и вовсе слегка повредился в уме. Но повар по-прежнему хороший, да и человек неплохой. Рындину переломали ребра. Как бы он не остался кривобоким… впрочем, это уже дело врачей.
– Ваше дело – то, что он жив?
– Вот именно.
– А Кистеневский?
– Не дает он вам покоя, этот Кистеневский… – Штофреген чуть улыбнулся, внимательно глядя на Перелыгина. – Он остался последним, и я с ним побеседовал. Он рассказал мне то, что вы уже знаете: про Балясникова, производственный шпионаж, попытку сорвать контракт на исследования…
– А потом?
– Вы действительно хотите знать, что я сделал потом? – удивился Штофреген.
Перелыгин пожал плечами и понял, что ему этого не хочется. Кистеневского нет.
– Я не верю в перевоспитание подобных типов, – сказал Штофреген. – Не в моих обстоятельствах. Я отвечаю за то, чтобы все мои люди оставались живы. Рисковать своими ради гипотетического – но почти невероятного – исправления чужого, да еще законченного негодяя… Нет.
Он сам налил коньяку и выпил, а выпив, твердо поставил стопку на стол, словно точку в длинной повести.
“Дикий подпоручик” обвенчался с Татьяной Николаевной по прибытии на Землю. Балясников-младший был обнаружен и введен в права наследства, а коварный его родственник разоблачен и взят под стражу.
Фарида Колтубанова продолжила работу, Аркадий Рындин вернулся в цирк, супруги Волобаевы родили одного ребенка (Катишь) и написали одну диссертацию (Сергей), Вакх устроился на работу в ресторан, где и процветал.
Перелыгин продолжал летать, учитель Бородулин продолжал преподавать в гимназии для девочек, Сидор Петрович продолжал следить за порядком в доме Терентьевых-Капитоновых.
Худо обстояло дело только у Кокошкина, который окончательно запил и едва не погиб…