Звездный корсар
Шрифт:
— Так делают в Африке.
— В Африке могут, а у нас нельзя?
— Вы забываете, где мы живем. У нас нет джунглей, саванны, нет экзотических животных.
— В лучшем случае… построить просторные вольеры, пусть звери гуляют в зарослях, на воле, на лугу, в степи. Впрочем, что я говорю? Все равно — неволя.
Большой зоопарк или маленький — безразлично. Мы тоже в зоопарке, в зверинце. Я это поняла сегодня.
— Как… в зверинце? — смутился Григор.
— В космическом зверинце. В звездном зоопарке. Или что-то подобное.
— Вы шутите?
— Ни капельки. Разве так трудно это
— Вы заостряете темные аргументы, Галя. Вы не хотите видеть светлых…
— Светлые — призрак. Фантом. Вот она — действительность. Говорите этому льву о высших идеалах, о братстве. А он ведь — живое существо. Теплое, страдающее, понимающее. Он не дорос до высокого интеллекта? Хорошо, но разве ум дает право на преимущество в использовании природных даров? Лев, тигр, обезьяна, олень, орел, зебра — это эмбрионы мыслящего существа. Это — наш брат, наш соучастник в тяжкой драме бытия. Бессильный, страдающий. И тем более все они нуждаются в защите. А защиты и сострадания нет. Человек — бог для животных. Он оказался жестоким богом, как и библейский Иегова. Быть может, мы тоже мусор какой-то инопланетной эволюции, нас безжалостно вышвырнули из космического Эдема в междузвездный зоопарк…
— Галя, ваши мысли — архифантастичны, хотя сами вы недавно смеялись над фантастами…
— Над розовыми фантастами…
— Пусть так. Но мышление ваше — весьма парадоксальное. Вы любите аналогии.
Переносите их на космические масштабы. Так нельзя. В Космосе могут быть совершенно иные закономерности…
— Какие?
— Не знаю…
— Тогда не возражайте. Даже древние утверждали, что Макромир и Микромир — тождественны. «То, что вверху, то и внизу» — кажется, так гласит «Изумрудная скрижаль» Гермеса. Недавно где-то читала. Впрочем, я не логик и не люблю ссылаться на кого-то. Я интуитивист. И ощущаю, что в древней сказочке о рае, об изгнании из Эдема есть рациональное зерно. Всякое антиэволюционное барахло с далеких миров изгоняли на Землю. Отходы производства природы. Потому здесь такое эклектическое сборище. «Семь пар чистых и нечистых», как в Ноевом ковчеге.
Межпланетный паноптикум, звездный зоопарк. Мы говорим — прогресс, а в самом деле — сцена. А за звездными кулисами — холодные, равнодушные зрители. Они глядят на наши войны, страдания, любовь, стремления. И смеются. Хохочут. Аж дрожит беспредельность и взрываются звезды. Как же — им нужны развлечения. В небе грустно — пусть их развлекают мизерные планетные клоуны…
— Галя, — прикоснулся Григор к плечу девушки, — уйдемте отсюда. Уйдемте, а то вы…
— Что я?
— Странная какая-то, возбужденная.
— Я уже слышала это.
— И все же… Нельзя делать такие выводы. Для объяснения человеческой истории достаточно земных причин.
— Нет, недостаточно! — упрямо сказала девушка.
— И потом… не одни только войны и грязь на Земле! Вспомните Жанну д'Арк.
Вспомните Спартака. Кампанеллу. Циолковского. Лесю Украинку. Гарибальди.
Бетховена. Шевченко. Лермонтова. Ганди… Боже мой, можно вспомнить сотни огненных душ! Что ж, они тоже осколки инопланетных эволюции? Я не говорю
Кто сеет хлеб, пишет картины, рожает детей…
— Исключения лишь подтверждают правило, — встряхнула густой гривой волос Галя. — Быть может, кроме преступных душ, на Землю приходят и героические. Чтобы помочь остальным. Подарить хоть какой-то луч среди тьмы.
— Галя! Революции, научный прогресс, всенародное образование… Неужели все это вас не убеждает?
— О нет! Человек не меняется! Что ему образование? Только модерная одежда на обезьяне. Все эти ракеты, нейтронные и ядерные бомбы, взрывающиеся атомные электростанции, искалеченные леса и реки. Мировой океан, превращенный в сточную канаву. Вот наш разум, Григор! Мы все это знаем и продолжаем катиться в бездну.
Прогресс! Ха! Обезьяну тоже можно научить есть вилкою, но поможет ли это ей стать мудрым существом? Сомневаюсь. Она, того и гляди, будет норовит пырнуть в глаз соседке. Ерунда все это, Григор! Я не верю в научные революции. Космическая техника в руках гориллы? Это ужасно! Вы поражены? Испуганы? Я не современна?
Жизнь развеяла мои наивные мечтания. Я не увидела того, о чем мечтала…
— Разрыв между идеалом и практикой… Большинство людей видят это, знают причины. Это закономерно, и мы пытаемся…
— Как легко вы это произносите, — иронически воскликнула Галя, кольнув его ледяным взглядом. — Закономерно. За этим словом — тысячи трагедий. Для кого-то — абстракция, сложности жизни, бюрократические извращения, трудности роста. А для другого — это жизнь. Единственная, неповторимая. В нищете, без любви, без надежды. Одиночество и смерть. О Григор! Неужели вы не понимаете? Пока есть хотя бы один несчастный человек — нет счастья на Земле. О чем я говорю? Даже иначе можно сказать… Пока плохо хотя бы одному животному, пока страдает хотя бы одно существо, сотканное из плоти и нервов, — не знать нам справедливости. Вы же юрист! Или ваша юриспруденция — сухой закон? Набор параграфов?
Григор молчал. Что он мог возразить Гале — пылкой и напряженной, словно тугой комочек плазмы в магнитной ловушке? Она будто оголенный нерв, открытый на боль мира. Он знал, что это крик души, он догадывался, что за теми болезненными словами стоит травма жизни, детские обиды, разочарование и затем — бескомпромиссные раздумья над тайнами бытия. Противопоставить ей было нечего!
Ничего убедительного, ничего надежного! Это не тема для светской беседы. Это — сфинкс тысячелетий. Все легенды, все предания, философии и религии клокочут тем неугасимым огнем поиска и тревоги, сомнений и болезненного вопроса, на который нет ответа.
— Я напугала вас, — вздохнула Галя.
— Нет…
— Не обманывайте. Я вижу. Думали — девушка. А я — «философ» в юбке.
— Напрасно вы так, Галя…
— Больше не буду. Я ни с кем об этом не говорила. Только с собою наедине. А вы… это впервые…
— Галя…
— Пойдемте отсюда. Я устала. Проводите меня домой. Я хочу отдохнуть.
— А как же…
— Что?
— Новая встреча?
— Вы хотите ее?
— Очень, очень…
— Тогда завтра. С утра. У меня свободный день. Куда-нибудь поедем.