Звездный Мост
Шрифт:
– Цто нерасховорцивый нынце, Михайло Потапыць? – не унимался Данила.
– Да ницто… лень заела,– отмахнулся от него Миша.– Плыви ужо, Карась!
Лодья, тяжело просев осмоленным корпусом в черную воду, подвалила к освещенному искрящими факелами пологому берегу. Гребцы сноровисто заработали веслами, нацелясь на показавшуюся впереди бревенчатую пристань, где покачивались набитые пузатыми бочонками расшивы и крупное черное судно со звериной головой в носовой части.
– Ты хлянь-ко, князе,– протяжно присвистнул Данила, сердито вращая округлившимся глазом.– Никак, нурманнский драккар?
– Свейским гостям путь в верховья Влги закрыт по личному указу князя Юрия,– подал голос Никита, доверенный
– Тохда на кой хрен?! – возмутился Данила, деловито закатывая рукава толстой холщовой рубахи.– Дозволь, князе, мы с робятами им ребры посцитаем!
– Да погоди ты,– с досадой проговорил Василько, наскоро приводя в порядок измятый кафтан.– Что ты за человече, Данила?! Шибан какой-то! Язык почесать да кулаками помахать! Вскорости все у хозяина прознаем, что да как.
– Цто да как,– ворчливо повторил Данила.
Василько молодецки перемахнул через борт и спрыгнул на дощатое полотно пристани. Встречавшие их работные парни крикнули здравицу князю и занялись швартовкой лодьи, приятельски переговариваясь с ростовскими гриднями.
За спиной бодро взвизгнула свирелька, загудели рожки и пятиструнные гусли, гулко забил большой барабан. Василько обернулся. Навстречу ему шел настоящий велет: рослый, очень плотный человек с породистым лицом латинского патриция, по прихоти отпустившего пышные полянские усы почти до подбородка. Высокий лоб его прикрывала короткая челка, чистые седые волосы свободно лежали на висках, в правом ухе поблескивало золотое кольцо. Из-под густых бровей ясно смотрели прозрачные голубые глаза. Ворот белоснежной льняной рубахи, вышитый червонной вязью, был настежь распахнут, синие шаровары заправлены в прочные кожаные сапоги. На могучей груди, на золотой цепочке висел тяжелый золотой оберег – колесо со спицами в виде солнечных лучей, загнутыми концами направленных посолонь.
– Здравствуй, княже! – прогудел велет, раскрывая медвежьи объятия.
Это был полноправный хозяин здешних мест – Вольга Милославич, он же матерый Галицкий Волк, гроза ляхов и германцев, не раз хороненный людской молвой, но воскресавший и возвращавшийся в мир более могучим, чем прежде. Наставник Владимира, младшего брата ростовского князя, законный муж его любимой двоюродной сестры Марии Ярославны. Человек, спасший ему жизнь в тяжком походе на мордву, когда они выбирались из гнилых заокских болот, и у Богом забытой халупной веси нарвались на ватагу мордвинов, потрясавших корявым дрекольем. Василько сбили с ног, удар сучковатой дубины помутил сознание. Он лежал в болотной жиже, окруженный визжащей толпой напичканных дурными грибами лесовиков. Лохматый мужик давил ему коленом на грудь, щерил в оскале рот, силясь добраться цепкими пальцами до горла. Вокруг с ревом барахтались в грязи ростовские и суздальские кметы, на каждого навалилось по два-три мокшанина. Воевода Еремей, весь исколотый рогатинами, крушил шипастой булавой вражьи черепа, но не мог добраться до своего князя. Василько устал бороться, жесткие пальцы все крепче смыкались у горла, перед глазами лопались темные пузыри… И вдруг стало полегче! Мордвин охнул и податливо осел набок, над плечом промелькнуло дымящееся острие. Василько сквозь душевный морок различил смазанный силуэт Вольги, врезавшегося в гущу языческого воинства с обнаженными саблями в неистово двигавшихся руках… Они сдюжили, дотла сожгли мятежную весь и деревянных идолов, жителей со скарбом и скотиной угнали за собой в Суздаль, а местного замшелого кудесника, осерчав от нежданных потерь, повесили на кривой осине.
Трижды расцеловав князя в покрытые здоровым румянцем щеки, Вольга обнял Василько за плечи и повел вдоль крепостной стены к воротам, где воодушевленно трудилась музыкальная ватажка,
Дорогой их нагнал запыхавшийся Данила, передавший ростовскому князю берестяную писульку с перечнем привезенных товаров.
– Триста пудов ржи, по сто пудов пшеницы, ячменя и семя просяного,– не читая, по памяти проговорил Василько.– Можем еще лодью пригнать, коли надобно, давненько такого знатного урожая наши хлеборобы не собирали!
– Закругляйтесь,– здороваясь за руку с Данилой, мимоходом сказал Вольга,– пусть робята сносят мешки на прием. Опосля топайте к Гостиному двору, там Марья наказала мовницу топить, девки веники березовые готовят… А после гулять будем! Хранилища под завязку набиты, угличане зерном ржаным завалили выше крышки.
– А ты чем порадовал? – спросил Василько, кивая головой на тяжелые расшивы.
– А я их медовухой да сбитнем,– усмехнулся Вольга.– Мед у нас дюже добрый, сам ведаешь. Из Володимера за ним прибывают, из Новограда на Ильмене! Левант с Мишей возили в Чернигов полторы сотни бочек, так озолотились, иначе и не сказать. Теперь к ромеям в Тавриду нашим торгашам приперло наведаться. Будем к лету еще пасеки ставить для пчелок-трудяг, что честно две вещи делают, Богу и человеку потребные: воск и мед.
У полуденной стены закипела работа. Двое келарей в темных рясах развернули рыльце лебедки, ростовские и местные гридни цепочкой тянулись от пристани с мешками за спиной, укладывали ношу на большой бортовой подъемник, вздымали тяжкий груз на стену, а оттуда – по округлому наклонному желобу – прямиком в бездонные мышградские закрома. Дело спорилось.
Василько, прищурившись, с интересом разглядывал рослого мальчика семи или восьми лет, стоявшего возле колбы масляного фонаря и махавшего им рукой.
– Это же племяш мой! – обрадованно произнес ростовский князь.
– Мирослав, так! – в голосе Вольги сквозило удовольствие.– Окреп за лето, а то хворал часто, тоньше жердины был. Машута вся поизвелась, куда за лекарями да за травками-муравками не посылала, едва ли не в самый Киев! В дальние скиты ездила, на Белоозеро я ей по пролетью струг наш давал.
– Добро! – кивнул головой Василько.– Долетели до небес Марьины молитвы.
– Несречу он обломал,– хмуро проворчал Вольга,– посему и оклемался.
Василько, кашлянув в кулак, строго сказал:
– Вольга Милославич, окстись! Негоже языческую смуту в людских головах сеять. Человек уважаемый, а ведешь себя временами… Не по-христиански!
– Да уж какой есть,– устало махнул рукой Вольга.– Другим не стану.
Василько хотел возразить, однако хозяин Мышграда грустно заметил:
– Поздно, княже, поздно…
– Почему? – вздрогнув, спросил Василько, но его вопрос остался без ответа.
Они подошли к распахнутым воротам крепости, где на месте обычной надвратной иконы был прибит озорной мышградский герб: изумрудный миндалевидный щит, на фоне которого бодро плясала серая мышка, сжимавшая в приподнятой лапке кружевной платочек. На башенках ярко светили масляные фонари. Подъемный мост через заполненный проточной водой ров был еще опущен. Юные пастухи, орудуя хворостинами, загоняли внутрь десяток занятых травяной жвачкой коров. За ними медленно катилась набитая сеном телега, запряженная парой лохматых лошадей.
– На пристани варяжская лодья стоит,– преодолев некоторую неловкость, осторожно спросил Василько.– Яко за люди?
– Норвеги, добрые купчины из Бергена Бю-фьорда. Эрика Рудого драккар, ты встречал его на прошлогодней ярмарке,– ответил Вольга, вглядываясь в озабоченное лицо ростовского князя.– В Булгарию они ходили с грузом кашалотового воска, так едва унесли из-под Биляра ноги, когда Батухина татарва на Поволжье налетела!
– Значит, наслышаны вы о новой напасти? – негромко сказал Василько.