Звездный Мост
Шрифт:
У Марии задрожали веки. Молодая женщина прижалась щекой к плечу брата, а хозяин Мышграда глухо заговорил в ответ на жестокие слова священника:
– Более тридцати лет кануло в мутных волнах Леты, а я никого не простил – ни латинцев, ни мерзавца Ангела! Не простил им гибели отца и матери, потерю сестры, порушенные статуи… Поддержав Ангела, крестоносцы выступили в роли обычных наемников, однако скупой василевс платить не хотел, а питанием обеспечивал скудно. Вообще слепой Ангел и его сын не были любимы ромейским народом из-за связи с латинянами. В городе созрел бунт, вдохновителем стал протовестиарий Дука, который, придя к власти, вообще отказался кормить рыцарей… Возможность перенаправить militia christi в Палестину была упущена. Дука надеялся отстоять Царьград силой оружия, но у него не вышло. Исаак, ты помнишь, какое число жителей
– Примерно пятьдесят мириад,– уточнил Исаак Левант.
– Когда начался штурм города, мы с Исааком взяли мечи и пошли на стены,– продолжил Вольга, прихлебывая из кружки вино.– Царьград продержался почти трое суток, но затем кнехты пробили в западной стене брешь, захватили Влахернские ворота и ворвались на улицы. Мы volens nolens разделились и побежали к родичам, еще надеясь спасти их от вспыхнувших погромов. По дороге Леванта клюнуло арбалетной стрелой, и он провалялся в беспамятстве до ночи. Я почти добрался до своего проулка, перегороженного телегами и ломаной мебелью. Я видел на завале фигуру отца, видел дом с разбитыми окнами и клубы темного дыма над крышей, когда какие-то оборванцы – явно местная голытьба! – накинули на меня мокрую сеть, тяжко избили ногами и утащили в глухой подвал с низкими сводами, где передали тощему франку в ржавом доспехе. Позже оказалось, что я попал в погреб харчевни, где остановился отряд бургундцев. За ночь они изловили с десяток пленников, мужчин затолкали в подпол, а женщин оставили у себя наверху. Я узнал цветочника Георгиуса; он сообщил, что отец и соседи-гончары, потеряв в бою засеку, отступили к форуму Феодосия. Мать и сестру Георгиус не встречал… Нас не кормили, но в разграбленном погребе нашлись бочки с оливковым маслом, кислым вином и даже остатки солонины, так что с голоду мы не померли. На третьи сутки, когда наконец начали стихать грабежи, франки нас заново связали и вывезли к Галатской башне, где продали рахдонитам. Не торгуясь, значитца, продали, лягвины дети! Меня, впрочем, перекупил толстый армянский купчина, и я оказался в тесной клетке на колесах в обществе испуганных ромеек, Елены и Таисии. Девицам было лет по семнадцать, не более…
– Я не понимаю,– сказал Василько, пощипывая пальцами бородку.– Ты говоришь, что был пойман ромейской голытьбой. Выходит, плебс не защищал город?
– Они охотно помогали латинянам грабить Царьград,– с горечью проговорил Исаак Левант.– Кровавая истерика, пьяная вакханалия взбунтовавшейся черни. Собственно, а когда было иначе? Вспомни, как полыхнула Ника при Юстиниане!
Василько удивленно поморгал глазами, явно не понимая, о чем идет речь.
– Так! – согласился Вольга, разглядывая жар-птиц, порхающих по ободку кружки.– В городе царила жуткая анархия, как ромеи прозывают безначалие… Продолжаю! Армянин привез нас в грязный портовый городишко и остановился в дешевой гостинице на окраине. Девицы с тревогой ожидали ночи, но губастый толстяк оставил их в коморе под присмотром слуги, хмурого ассирийца Абрама, этакого скелетона с кривой саблей. А к себе в вертеп потащил меня, на ходу мурлыкая стихи Хайяма,– Вольга по-волчьи оскалился, качая седой головой.– Жирная гнида страдала содомским грехом и выбрала меня для плотских утех! Поначалу я решил придушить гада, но заметил в ворохе одежды рукоять кинжала. Первый наш поцелуй стал последним в неправедной жизни дрянного сраколюба… Выбравшись из комнаты в тускло освещенный проход, я наткнулся на полуголого Абрама. Доходяга что-то учуял и вылез поглазеть. И тут узрел меня с узелком в руке и все понял! Он замахнулся клинком, прошипев: «Шакал оглу!». Я заломал руку с саблей и ударил гадского беса под левое ребро. Кинжал вошел по рукоять. Потом отворил скрипучую дверь, затащил тело в комору, бросил в угол и задвинул топчаном. Ошеломленные ромейки молчали, зажав рты покрывалом. Я бросил им пару золотых кругляшей из кошеля содомита и собрался удалиться, однако девиц едва не прорвало на визг! Пришлось задержаться, напялить на них хитоны, закутать в покрывала и тикать купно… Владелец притона покамест помалкивал, но я был уверен, что он тотчас заявит на меня местным властям, едва до последнего перстня обчистит немалые пожитки покойного мужеложника.
– Ну и народ! – ворчливо хмыкнул Данила.
– А у нас лучше? – усмехнулся Василько.– Или у нас татьбы нет?
– Так то у нас,– неопределенно заметил Данила.
– Мы добрались до порта и искали судно, идущее в Корсунь,– продолжал Вольга.–
– Ты вошел бы в город,– тихо сказал Исаак Левант,– но обратно сам уже не вышел. Латиняне усмирили плебс, потушили пожары, разделили полис на сектора и начали грабить целенаправленно. Покинуть Константинополь в ту пору было таки непросто… Кафолики затворили ворота и – как через сито! – просеивали всех, кто пытался выбраться прочь.
Вольга, прикрыв глаза, выслушал старого товарища, потом заговорил далее:
– В порту нас попытались обобрать какие-то небритые сельджуки. Я выбросил в море двоих, но остальные наседали, и дело могло кончиться весьма худо, но тут с ближней галеры спрыгнул дюжий единоокий мужик и начал стегать бармалеев плеткой. Судьба послала нам кормщика, что оказался родом из Корчева и верным чутьем признал во мне русича! Галера выбралась из бухты, я выпил с земляком вина и завалился на корме спать.
– Ты доверился косому хромиле? – удивился Данила, моргая багровым глазом.
– Данилушка, ты у нас сам вылитый циклоп Полифемус! – рассмеялась Мария.
– Я – друхое,– упрямо сказал Данила и с кряхтением прилег на скамью.– Циклопус таковым от роздения обретался, а мене в Молохе дылда торзковский в лобесцник засветил, и лекарь покудесил, цтобы яхо скрюцило. Вот! – Данила скорбно поправил черную повязку.– Хозу аки злой бабай с берендеева болотца.
– Какое это счастье – верить людям,– задумчиво проговорил Василько.– Когда ты покоен, что за плечом твоим стоят истинно преданные люди. Господь Вседержитель! Сколько дел в миру можно свершить. Горы свернуть! Реки повернуть вспять!
Вольга внимательно посмотрел на ростовского князя, потом самолично наполнил алустонским вином опустевшие кубки гостей и вернулся к своему рассказу:
– Галера пересекла море и бросила якорь в одной из гаваней Херсонеса. Я навестил киян, живших в Корсуни, но ничего не узнал о судьбе родных. Я решил возвратиться в Царьград, но слег с горячкой, вспыхнувшей от лишений. Истерзанный бредом, я валялся в посольском доме, Елена неотрывно ухаживала за мной…
– Дай ей Бог здоровья,– прошептала Мария, утирая рушником влажные глаза.
Вольга взял руку жены и бережно поцеловал в маленькое запястье.
– Благодарю,– с чувством сказал он.– Так! Поправившись, я написал запрос в Киев, но получил ответ, что всякая верная связь с Царьградом потеряна. Год спустя латиняне приняли посольство Романа Мстиславича, я поехал в его составе толмачом. И ничего не вызнал…
– Но ты искал? – уверенно спросил Василько.
– Я до сих пор ищу! – прорычал Вольга, кусая передними зубами высохшие губы.– Родителей, конечно, более нет в живых, но ежели Весна не погибла под руинами, и она еще на этом свете… то я ее найду!
Мария, всхлипнув, вновь приложила рушник к покрасневшим векам.
Василько ощутил острое желание утешить хозяина Мышграда, но тут же одумался, сообразив, что этому бессрочному горю не помогут самые сердечные слова, а потому заставил себя улыбнуться и бодро спросил:
– Но как же ты очутился в Галиче?
– Шалым ветром занесло,– задумчиво сказал Вольга и потянулся к лежащей на подносе виноградной грозди.– Вернувшись из Царьграда, я оставил дом на управителя, простился с милушкой Еленой и убыл к западным границам Руси, за которыми начинались владения латинских подданных – ляхов и германцев, усиливших натиск на земли пруссов. Даниил, наследник погибшего под Завихостом князя Романа, был маловат для правления, и потому галицкие бояре пригласили братьев Игоревичей, сыновей известного героя «Слова…».
Василько покивал головой и радостно сообщил, улыбаясь воспоминаниям:
– А мы с Машей вслух читали, мне отче Пахомий свиток подарил. Но кто же и когда создал сию повесть?
– Ученый киянин Петро Бориславич, пусть землица ему будет пухом,– убежденно сказал Вольга.– Я лично знавал его, убеленного сединами, встречался с людьми, коих он опрашивал за тот злосчастный поход, когда северский князь пожелал испить шеломом Дону. Да, Петро был человечище… И ждет его слава словенского Гомера!