Звездочка
Шрифт:
Если улыбка цирюльника осветила заведение веселым зайчиком, то от ответной улыбки клиента в парикмахерской распустились розы и беззаботно защебетали птички.
– Первый раз вижу такого везучего человека, – с глубоким чувством произнес Ханур. – Это надо же! Постричь и побрить устроителя рыболовных соревнований за день до их начала. Когда уже почти все места заняты. Как совпало! Тут поневоле уверуешь в судьбу.
– Соревнования? – пролепетал сбитый с толку маэстро.
– Конечно. Однодневные. Первый приз – сто векшей. И памятный мемориал в подарок. На стене, слева от фотографии, как раз место под него. Отправляемся завтра от речного вокзала в шесть.
– Да я бы с радостью, но у меня рабочий день, – вздохнул парикмахер. – Клиенты записаны.
– Знаете, эээ, как вас по батюшке? Просто Иннокентий? Так вот Иннокентий, с судьбой шутить нельзя, а с удачей тем более. Раз пропустишь – обидится и на всю жизнь отвернется. Я тебе ответственно это заявляю, – предрек Ханур с таким апломбом, словно состоял у госпожи Судьбы в личных распорядителях. – Негоже от собственного шанса отворачиваться. Ах, какая будет красота! Река, солнце, кружечка холодненького пивка. Да не одна! Погода, разговоры приятные, вокруг чешуя… Кр-расота!!!
На лице цирюльника сменился целый калейдоскоп чувств. Любимое занятие, пиво, соревнование, веселая компания с одной стороны, но с другой…
– Жена моя, Гликерия, не одобряет рыбалку, – уныло промолвил он. – А мама ее еще более того.
Еще бы они одобряли, когда мужчина возвращается каждый раз домой в таком виде, словно его самого использовали для наживки! Да и рыба уже надоела во всех видах. А идти продавать на базар никто не хочет.
– Не сомневайся, сделаем тебе официальный документ от управы. Для Гликерии лично. Дескать, такой-то Иннокентий был официально привлечен для общегородского мероприятия. Сам распишусь на нем, по-братски.
– Правда?!
– От души, старик.
– В какое время отходим? – выдохнул парикмахер через мучительную лишь для него самого паузу.
– Возле касс будет объявление о месте сбора. Внимательно его изучите, – переходя на официальный тон, важно заявил Ханур. – Сколько стоит стрижка и покраска? Девять векшей? Хорошо, в зачет пойдет. С вас еще шестнадцать векшей регистрационного сбора. Сделал бы скидку такому счастливчику, да не могу. Нет, не могу, – горько вздохнул жулик. – Будет несправедливо по отношению к остальным. Все в равных условиях. Спортивный принцип!
– Да что там, я все понимаю, конечно, оно того самое, – парикмахер засуетился, выискивая по карманам деньги.
– После, после, – Ханур барственно остановил его руку. – Сначала закончите работу. Во всем должен быть соблюден порядок.
К моменту, когда он стараниями азартного рыболова Иннокентия превратился из броского рыжего парня в заурядного шатена, в мозгу Ханура уже выкристаллизовался план акции. Для начала следовало срочно обзавестись картой Пушина. Это он с вокзалом и кассами очень удачно в масть попал, потому что на тот момент не имел даже отдаленного понятия, есть ли они вообще и где находятся. Ханур с блеском исполнил задуманное у ближайшего газетчика на углу и произвел рекогносцировку на местности. Теперь ему следовало выстроить гипотенузу своих шагов в речной порт, чтобы спешно зафрахтовать корабль. Тут, как это часто бывает у блестящих планов, выползли неразрешимые проблемы. Во-первых, практически все речные электроходы находились в рейсах, и на причале торчало лишь два судна, одно из которых, судя по стойкому запаху навоза, перевозило животину, причем конкретно свиней. Во-вторых, капитан единственного подходящего кораблика наотрез отказался становиться ареной рыболовных
У шкипера щетина напоминала блестящую черную проволоку. А росла она по всему лицу, исключая лишь глаза и медно-красный хобот, который заменял капитану нос. То ли из-за крайней мохнатости, либо по причине никак с ней не связанной, судоводитель категорически не желал идти на компромиссы.
– Рыбьей слизью мне всю палубу изгваздают! – махал он руками. – А на батареи мне плевать, мне их свободно солнце заряжает, так что ходом или стоймя – это без разницы. Да и лудильщикам я что буду говорить? Обратку давать, когда по рукам ударили? Нет, мил человек, ты поищи кого другого.
Пришлось Хануру извлекать из рукава последний козырь. Потрясая непонятного происхождения листком (в кармане завалялся) он заявил, что соревнование санкционировано управой и оно есть официальное мероприятие, а посильное участие в делах управы является обязанностью и священным долгом каждого сознательного гражданина.
– Вот сам посуди – сегодня ты отказался, а завтра никто не захочет мусор убирать. И за порядком следить будет некому. Произрастет воровство и всеобщее падение нравов. Так получается? Как можно благое дело равнять с профессиональной пьянкой твоих окаянных жестянщиков?!
– Лудильщиков.
– Еще хуже! Понимать должен. Его привлекают, платят изрядно, а он нос воротит от власти. Несознательный ты элемент. Надо комиссию на тебя наслать.
Под гнетом начальственных аргументов строптивость капитана пошла зыбью и затрещала по швам. Власть никто не любит, но мало людей желают иметь с ней открытый конфликт. А незнакомый человек, с выгоревшими на солнце бровями, вел себя с наглостью незначительного чиновника… Вон, даже представиться не удосужился!
– Эту канитель, небось, городской голова затеял? – бурчал шкипер, подаваясь на попятный. – Вечно ему неймется. То подписи собирают, теперь рыбалкой всех испугать удумал. Выбрали себе на голову. Не человек, а изжога.
Торг по поводу фрахта походил на схватку двух благородных оленей в период гона. Только вместо самки фигурировали денежные знаки. Сошлись на сто сорока четырех векшах.
– Получи полтинник задатка, – с этими словами слиток от доминошных дедков обрел нового владельца. – Только привези на настоящие рыбные места. Чтобы рыба из воды выпрыгивала, как служивый из порток в первый день побывки.
– Да где ж такие найти? – изумился капитан.
– Думай, – Ханур выразительно постучал себя пальцем по лбу. – Ты же не хочешь подвести хороших людей из управы, а наоборот желаешь и дальше исполнять свою службу на благо общества.
Речник тяжело вздохнул:
– Связался я с вами…
Теперь у Ханура был корабль, один пассажир и сорок три векши чистого капитала. Само ристалище будущего рыбацкого поединка имело обшарпанные борта, когда-то крашенные ярко зеленой краской, а теперь растрескавшейся, словно их собрали из мелких осколков мозаики. Над рубкой кормчего неведомо зачем торчала толстая труба, которая смотрелась еще более вызывающим анахронизмом на фоне раскинутых фасетчатых экранов фотоэлементов, что начинались в виде навеса над палубой и шли до самой кормы. На вопрос о смысле наличия трубы, капитан сердито сплюнул за борт и сказал: