Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
Шрифт:
Так вот теперь, повторяю, сын мой свободен не только от зла господина Бубновского, но и от его доброты.
Однако плебейская моя классовая гордость не распространится на Катю. Дети - прежде всего дети. Я хочу уберечь ее от преемственности патологического самоуничижения ее отца, от фаталистической покорности Нины Витольдовны. Живи, дитя, счастливо и открыто, тебе будет легче, чем Павлику Титаренко, которому сынки богатеев уже вдолбили в голову пренебрежение к "пролетарии". И я искренне хочу видеть тебя своей дочкой, чистота твоя будет щитом
Евфросиния Петровна и Ядзя тоже готовятся к торжественной встрече Виталика. Подоткнув подолы, месят глину, обмазывают стены, сметают паутину, белят хату. Может, наносят с Раставицы татарника, а то, чего доброго, пойдут к Софии Корчук и нарвут барвинка и любистка. А я терпеть не могу любисткового духа, он напоминает мне сладковато-тошнотворный трупный запах, въевшийся в память еще с фронта.
Но я подчинюсь (как всегда).
А попробуй-ка не подчиниться! Сведет свои брови-мечи Евфросиния Петровна - гроза надвигается!
– а затем грянет гром. Даже ангелоподобная Ядзя, черти б ее забрали, и та пропоет что-нибудь по-польски шипящее, учтиво-въедливое. И покачает головой - какие, мол, эти мужчины придурковатые, хотя в глазах ее цвета недозрелых слив будет отражаться ангельская доброта.
Приедет Виталик и...
Вот, пожалуй, и все о гусятах.
А еще нужно было бы и про гусей.
Вспомнил вот о Софии Корчук, так надо и о ней написать.
Недели две назад ездила Евфросиния Петровна с нею в город, так София привезла оттуда больного красноармейца.
Подкормила его, поставила на ноги, и остался он у нее батраком, наймитом. Красивый парень - лет двадцати пяти или семи. Чернявый, лицо чистое, брови дугами, остренький прямой нос, улыбчивые глаза, речь неторопливая, но веселая. Небольшой, а, видать, сильный человечина.
Ой, сдается мне, быть здесь пожару - от соломы и дрова займутся!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, где автор рассказывает, как София Корчук
угощала председателя сельсовета
– Яринка, эй, кончай заплетаться да отнеси солдату поесть. На леваду, слышь!
Облизывая от усердия губы, девушка стягивала лентой кончик косы. Склонила голову, разглядывая свое изображение в зеркале, сбросила с плеч косынку, которой прикрывала воротник, когда причесывалась, вытрясла косынку и потом только сказала:
– Долго он там будет косить? Уже третий день.
София взглянула на дочь, хотела что-то сказать, но сдержалась. Она была согласна с дочерью, но наймита считала своей собственностью и, не воспринимая еще дочь ровней, как всякая хозяйка, не могла позволить хулить свою собственность.
– Не твое дело, - наконец пробурчала она.
– Косит, ну и пускай косит.
– Почувствовав неловкость перед дочкой за свою резкость, объяснила: - Он еще сил не набрался.
София завязала в платок четыре вареных яйца, краюху хлеба, кринку молока, подала дочери.
– Подождешь там немного, сойдет роса, переворошишь вчерашний укос.
Яринка вышла во двор,
Он тоже заметил Яринку, несколько раз махнул косой, но потом равнодушно отвернулся и даже сел на траву.
"Боится..." - подумала Яринка, и ей стало от этого приятно.
– Дя-а-адько! Пора завтракать!..
И, все еще остерегаясь змей, она запрыгала по покосу, но теперь с сознанием того, что ей, в случае чего, помогут.
– Ох!..
– запыхавшись, села рядом с ним.
– Так боюся гужей!..
– Не "гужей", а ужей!
– засмеялся он.
– Да чего их бояться? За пазуху можно брать!
– Да что вы, дядько!..
– Зови меня Степаном.
– Так вы же старые!
– Ну и ну!
– он снова засмеялся.
– А если б мне было не двадцать шесть, а сорок?
– Ну, тогда - совсем дед! Если б я дожила до сорока, то, верно, уже в гробу спала, как дед Игнат.
– Сколько же тебе?
– А уже шишнадцать.
– Она слегка задумалась, сгибая пальцы.
– На покров.
– Взглянула на него, увидела на груди под распахнутой рубахой густые черные волосы и смутилась.
– Ну, ешьте вы! День не спит, а солнце не пасется.
– Вот ты какая хозя-а-айка!
– покачал он головой, разворачивая узелок.
– О, да тут на двоих молотильщиков!
– Как для хорошего, так и одному мало.
Он понял и улыбнулся.
– У тебя, часом, язык не из косы?
– Да вроде бы нет.
– Яринка машинально потрогала кончик языка пальцем.
Степан с любопытством и немного лукаво поглядывал на девушку, очищал яйца и уминал их - дай боже!
– Поешь со мной, - произнес с полным ртом.
Яринка промолчала. Поджала губы.
– Если всем яйца есть...
– И проглотила слюну.
Ей очень хотелось воспользоваться его приглашением, хотя дома смотреть на яйца не могла. И поскольку он больше не упрашивал ее, даже почувствовала неприязнь к этому коротко стриженному, бледному еще от болезни человеку. Сидела и дергалась - донимали комары. А ему - хоть бы что, видать, крови мало.
– Добрая твоя мать, - сказал он искренне.
– Вот только у вас и отъелся.
– А дома что - жинка не давала есть?
– Голод у нас... У вас тоже в южных губерниях, но не так, как у нас... Жинки у меня нету. Была дивчина, ждала с войны, да не дождалась...