Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
Шрифт:
– Как, мама, дядька Степан скоро вернутся?
– А ты соскучилась?
– с неприязнью буркнула София.
Яринке в ее голосе почудилось что-то недоброе. Она нахмурилась:
– Не я их в хату приводила!..
София смолчала. Только погодя стала оправдываться:
– Хлопот, хлопот-то сколько... Да и ему, сказать по чести, не сладко, но и я его туда не посылала.
– Вы и батю на войну не посылали!
София смягчилась:
– А и верно... Да только... Ох, грехи наши тяжкие!..
В следующее воскресенье София наполнила кошелку гостинцами и пошла с Яринкой к учительнице Евфросинии
– Ой, Просина Петровна, возьмите с собою и девку мою. Пускай завезет передачу. Да присмотрите, пожалуйста, чтоб не затерялась...
– Н-ну!..
– засмеялась учительница.
– Затеряется!.. Сразу же найдут... Такую никто не оставит... Сразу - фуррр!
– и под венец...
– Что верно, то верно!
– с гордостью затрясла головой София. И, прищурившись, зашептала на ухо учительнице: - Ой, она еще дитя, ну сущее дитя!.. Вовсе и не ведает, что к чему.
– Вытерев уголки губ большим и указательным пальцами, гордо засмеялась: - Ну, ничегошеньки!..
Яринка покраснела, сама не зная почему. Наигранно обиделась:
– Чего шепчетесь? Что я вас?.. Ну что?.. Других не суди, на себя гляди!
Но взрослые женщины продолжали смеяться - над всеми, подобными им, но не ведающими, что к чему.
– А чего сами не едете?
– Да-а... знаете... работа...
– И, закрыв лицо локтем, София заплакала. Продолжая всхлипывать, и домой пошла.
Полчаса спустя Яринка, Евфросиния Петровна и еще Нина Витольдовна с дочуркой стояли на платформе из утрамбованного шлака, ожидали поезда.
Заложив руки со свернутыми флажками за спину, степенно прохаживался здесь и Степан Разуваев, начальник станции. Сегодня он, кажется, был трезвым. Проходя мимо женщин, принимал гордый и неприступный вид, а сам незаметно косился на серенькую шляпку Нины Витольдовны. Его белокурая Феня была на последнем месяце, и начальника так и подмывало перекинуться с кем-либо словом. Тоска по женскому обществу сквозила не только во взгляде, но чувствовалось, что высасывала его и изнутри.
– Женский пол просют отойти от путей. А то отвечай за вас! пробурчал он с досадой на самого себя за то, что ничего умнее придумать не смог. А поскольку в ответ не услышал ни слова, вынужден был пройти дальше.
– Индюк!
– пренебрежительно сказала Яринка и показала ему вслед язык. Женщины сдержанно засмеялись.
Вскоре подошел поезд. Чумазый паровозик, пыхтя, притащил на станцию три открытые платформы и два зеленых обшарпанных вагона. Бока их далеко выступали за рельсы, и, когда уже уселись, Яринка напряженно упиралась пальцами ног в пол, наклонялась к середине вагона. Боялась, что он перевернется. Потом незаметно для самой себя успокоилась и, высунувшись по самые плечи в окно, наблюдала, как паровоз набирал в тендер воду.
– Глядите, глядите, - кричала девушка учительницам, - вон как пьет, жаднющий!.. И на что ему столько воды, если он железный!..
Даже Катя, дочка Бубновской, смеялась, чуть ли не скатываясь под скамью.
Утолив жажду, паровозик засвистел, зашикал, пошел скользя по рельсам, как старушка по ледку, и поехал.
В вагон вошел кондуктор со свернутыми флажками под мышкой, с большим кожаным кошелем через плечо, начал продавать билеты. Покалывая крупный нос кончиками усов, он старательно пересчитывал медяки,
Поезд шел резво. Вагончики скрипели и раскачивались так, что дух захватывало. Телеграфные провода подымались и опускались волнами. На зеленых стеклянных изоляторах сидели вороны и вовсе не пугались, когда их обволакивал черный дым из паровозной трубы.
Когда переезжали мост и между черными прогонами (дощатый настил был лишь между рельсами) засверкала солнечными бликами речка, Яринка отпрянула от окна и съежилась, - ей казалось, что она вот-вот упадет между шпалами в воду.
Пробегали за окнами рощицы, ощипанные, изуродованные осенью. Пожелтевшие полегшие травы в канаве были как спутанные после купания косы. За канавой, дрыгая ногами, катались по траве лошади.
Привыкнув к поезду, Яринка повисла локтями на окне - все было для нее необычно, хотя и знакомо, земля открывалась ей новой красою, как в счастливом, немного грустном сне. Даже серые телеграфные столбы с какими-то цифрами на белых табличках привлекали ее внимание. Провода на них, казалось, пели, тихонько так, как мать над колыбелью засыпающего ребенка. И если прислушаться, то и рельсы пели, и Яринка встревоженной душой слушала этот напев, пока не разобрала слова.
Ехал казак за Дунай,
Сказал девушке - прощай!..
И, не в силах сдержать в груди эту песню, Яринка замурлыкала в открытое окно - ветру, широким долам.
И сколько будет жить она, уже поседевшая, сморщенная и почерневшая от солнца и тяжелой работы, будет носить в сердце эти минуты - тихую радость, светлую грусть, ожидание счастья...
От неудовлетворенности (а счастье, оказывается, не удовлетворяет человека) Яринка приумолкла, помрачнела и почему-то почувствовала голод.
У нее был завтрак, но все домашнее, обыкновенное, а вон в углу две женщины принялись за селедку, и Яринке так захотелось соленого, что покалывало в щеки. Мысленно она уже протянула руку за рыбьей головой, и, когда одна из женщин черным острым глазом подозрительно-понимающе глянула на нее, девушка передернулась - отгородилась от нее своим горделивым видом, чтобы та, чего доброго, не сказала: "А может, и тебе кусочек?" И, остро страдая от своей гордости, Яринка по-взрослому протянула руки к Кате, как к маленькой, - а поди-ка, мол, сюда. Катя заговорщически улыбнулась ей, оставила свою маму, которая оживленно разговаривала с Евфросинией Петровной, и пересела на свободное место к Яринке. Обняла ее за талию и, болтая ногами под лавкой, защебетала.
– А ты впервые в город?
– Н-ну!
– ответила Яринка.
– Который раз уже!.. Штыре раза!
– Ай-яй!
– сказала маленькая Бубновская.
– Ты совсем не умеешь говорить... Моя мама заставила б тебя десять раз написать: "че-ты-ре"!
– А мои мама ничего. Оттого, что и сами так говорят. И писать не буду, потому как я уже грамотная. Да и руками уже узнала, что у коровы штыре сиськи!
Катя даже зажмурилась от такой непристойности. Быстренько пересела к своей маме и, взяв ее за локоть, обиженно сказала: