Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история
Шрифт:
— Ваши документики, гражданин.
Надеюсь, я не слишком сильно изменился в лице. Вот теперь проверим насколько надежен мой паспорт, вернее, насколько качественно я переклеил фото… Я полез в нагрудный карман рубашки…
И мое сердце чуть не остановилось. Паспорта не было. Я забыл его в общежитии.
[1] Статья 107 Уголовного кодекса РСФСР от 1926 года (действовал до 1960 года) — скупка и перепродажа частными лицами в целях наживы (спекуляция) продуктов сельского хозяйства и предметов массового потребления наказывается лишением свободы на срок не
[2] Несмотря на то, что герой использует слово «кадавр» в значении «нечто уродливо-искусственное», слово «кадавр» означает «труп, мертвое тело (в том числе — оживленное)». Хотя… Нельзя сказать, что он совсем уж неправ…
[3] Чугунок — круглый горшок из чугуна или алюминия для приготовления пищи в русской печи
[4] Артель — объединение группы лиц для совместной работы с определенным по договору участием в доходах и общей ответственностью, товарищество. В СССР — этакое последние убежище частного капитала: артели не были связаны планом и могли выпускать, в принципе, все, что хотели (в рамках законов, конечно), деятельность которых практически прекратилась с 1960 года. И да, артель — разновидность производственного кооператива. Просто в перестройку на слово «артель» налипли отрицательные коннотации и оно, как и у героя, вызывало ассоциации с чем-то устарелым и замшелым.
[5] В пятидесятые годы в СССР действовало 12 тысяч артелей, на которых работало 2 миллиона человек, 2 научно-исследовательских института, 22 экспериментальные лаборатории и 100 конструкторских бюро, артели выпускали десятки тысяч наименований товаров на сумму в 30 миллиардов рублей.
[6] Корабль — спичечный коробок с коноплей
[7] Пиджак по моде 1930х годов
[8] Двубортный пиджак
[9] В сороковые действительно носили брюки с отворотами. Даже с костюмом.
[10] Термин «водолазка» появился в СССр в конце 1960х гг
Глава 41
— В общежитии… забыл…
Дядя Степа смерил меня задумчивым взглядом, перевел его на тючки с одеждой в руках…
— Спекулируете? — с интересом спросил он.
— Покупаю. Я из Талгана… этта… — от нервов я вспомнил, что вообще-то должен, хотя бы иногда, говорить как талганец.
— У вас в Талгане одежды нету.
— В Талгане есть. У меня нету. Обокрали меня в поезде.
— Обокрали, значит…
Милиционер задумался. Судя по всему, какой-то своей ментовской интуицией он чувствовал, что с этим парнем в зеленой тюбетейке что-то не так, но не мог сформулировать для себя — что именно. Здесь на рынке он прогуливался явно не столько для того, чтобы поймать кого-то конкретного — или неконкретного — сколько по принципу «Не дремай, карась — щука плывет».
Я улыбнулся, чувствуя, какая жалкая улыбка получилась. Промах: если человека обокрали в поезде — откуда у него деньги на покупку одежды, которая здесь дорогая?
— Обокрали, значит…
— Обокрали, обокрали, товарищ старшина, — раздался за моей спиной уверенный голос, — Я подтверждаю.
Рядом со мной появился человек, смутно знакомый: белый костюм,
— А вы, товарищ, кто будете?
Товарищ показал милиционеру какое-то удостоверение синего цвета:
— Аа, — дядя Степа внезапно улыбнулся, — Тот самый? Дело Мальчикова?
— Точно, — усмехнулся знакомец-незнакомец.
Кто это?! Откуда его знает милиционер и… откуда этот тип знаетменя?! И что там за дело он упоминает?! Синее удостоверение — голубые фуражки НКВДшников — чекист?!
— Ну, раз вы, товарищ Птичкин, говорите, что это честный парнишка…
— Уверяю, — товарищ Птичкин — знакомая фамилия… — коснулся пальцами полей шляпы и, повернувшись ко мне, быстро подмигнул, — Ершан закон нарушать бы не стал.
Загадочный незнакомец, видя, что я и шагу не могу ступить от непонимания происходящего, ноги стали в буквальном смысле ватными, подхватил меня под локоть, другой рукой поймал падающий свитер, взял его под мышку и повел меня к выходу из рынка.
— Что ж это ты, Ершан, катишься по наклонной? Сначала в поезде безбилетником едешь, а потом на рынках воруешь?
Твою мааать…
— Товарищ Птичкин?!
Это же тот самый, кто один раз помог мне в моих поездках, спрятал в свеем купе от контролеров, когда я без билета пытался проехать. Только…
— Вы же тогда говорили, что писатель?
— Я и сейчас не отрицаю, — усмехнулся он.
— А как же… вы… удостоверение…
Птичкин хмыкнул и протянул мне упомянутое удостоверение. Синяя корочка, по ширине чуть больше, чем привычные узкие удостоверения полицейских и им подобных. На обложке — надпись «Союз советских писателей ОРС». Внутри — фото моего собеседника, разве чуть более молодого, и упоминание, что передо мной — членский билет.
— А как же вы старшине приказали?
— А никак. Просто попросил. Меня в милицейской среде немножко после дела Мальчикова знаю и уважают.
— Раскрыть помогли?
— Что? — поднял бровь Птичкин и тут же рассмеялся — Да нет же. «Дело Мальчикова» это название моей повести про работу сотрудников милиции. Не самой известной, фильмы по ней не снимали, но в милиции меня знают.
— Зачем вы меня забрали?
Мы вышли с территории превращенного в барахолку кладбища и пошли воль по улице, мимо огромного котлована будущей станции метро.
— Из любопытства. Уж больно мне интересно стало, что с тобой произошло.
— Как вы меня вообще вспомнили?
— У меня хорошая память, — неожиданно мрачно произнес писатель и тут же улыбнулся, — Некоторые вещи и хотелось бы забыть, да не получается.
— Понятно…
В подробности биографии Птичкина я вдаваться не стал. Мало ли что там у него за душой, может, война, может, лагеря… Советский писатель, особенно в нынешнее суровое время, это, знаете ли, не кабинетный сиделец, который на улицу носа не кажет, многие, даже известные до войны, писатели и в бою с немцами погибали, и в самолете оказывались сбиты, и в концлагерях замучены… да и в лагерях успевали посидеть.