Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история
Шрифт:
В дверь постучали.
[1] От стереотипной присказки «таки да» или «таки», которую, имитируя еврейский разговор, вставляют в тему и не в тему
[2] Сапожниками в СССР пятидесятых очень часто были ассирийцы.
[3] Доброе пожелание на арамейском, языке, на котором говорят ассирийцы. По смыслу «Всего доброго», дословно — «Живи вечно»
[4] Намек на шутку «Я красил полы в комнате с закрытыми окнами. Но потом пришли фиолетовые гоблины и сказали, что окна лучше открыть».
Глава 56
Сердце
Ноги ослабли, став натурально ватными. Можно сколько угодно мысленно готовиться к тому, что за тобой придут, но когда придут на самом деле — ты нифига не будешь готов.
Взгляд заметался, как любовник по пустой спальне.
Бумага? Вся сгорела, пепел перемешать!
Обрезки резины в кульке? Не улика, не улика!
Самодельный штамп на подоконнике? О, вот это улика из улик, при наличии его — можно пепел и не мешать, на него все равно никто не взглянет.
Стоп.
С чего я вообще решил, что это за мной… в смысле, что это из милиции, из КГБ, из органов, в общем? Я, кажется, нигде не светился, не палился, чтобы связать меня с украденным на другом конце страны паспортом или с попяченными на пляже штанами — это надо быть ясновидящим Шерлоком Холмсом.
Может, это просто кто-то соль ищет? Ага, почти в полночь. Хотя… В студенческих общежитиях жизнь не останавливается никогда, ко мне, в прошлом мире, один раз постучались в три ночи спросить, нет ли у меня сырых куриных яиц.
Стук повторился. Аккуратный, вежливый, совсем не похожий на грохот сотрудников внутренних органов — которые, надо сказать, грохочут не из желания напугать, а чисто по практической надобности, потому как вежливый стук можно и не расслышать.
— Кто там? — спросил я с замиранием сердца, подойдя к двери.
— Ершан… — почти прошептали из-за нее.
Ершан! Ты… ты… нет, ты не олух царя небесного, ты из тех личностей, которым не придумали приличных названий.
Я же забыл! Забыл про то, что обещал прийти к Нитке!
— Подожди секунду, я штаны натяну!
— А, ты уже спать лег… — судя по помрачневшим интонациям, Ланита собралась уходить.
— Нет! Стой!
Я в несколько быстрых движений завернул штамп в бумажный листок — его бы еще скотчем для верности обмотать, эх, где тот скотч…[1] — вместе с кульком с резиновым мусором швырнул его в вещмешок, и прыгнул к двери, грохоча ключом.
Не ушла.
— Ты говорил… Что придешь…
Нита комкала в руках белый платок. Она ждала моего прихода, а я, я все забыл…
Меня загрызла совесть. Девчонке и так тяжело, а тут еще единственный человек, на которого она могла бы опереться, продинамил.
— Прости, пожалуйста, Нита. Я тут занялся одной вещью… И потерял счет времени.
Почти
— А это тебе.
Ланита недоуменно посмотрела на протянутую ей зеленоватую бутылку лимонада. С маленькой полукруглой этикеткой у горлышка, на которой было написано «Ситро». Посмотрела — и засмеялась.
— Я решил, что дарить цветы — как-то глупо, — пожал я плечами.
— И пошло, — кивнула она, — И… и глупо. Моей соседке один кавалер… твой сосед, кстати…
Арман, значит, уже пошел окучивать абитуриенток.
— …принес цветы. Она потом их в вазочку поставила, понюхала и сказала: «Лучше бы он кусок сала принес. Цветы постоят и завянут, а я есть хочу».
Надо будет намекнуть нашему казанове на беспроигрышный вариант ухаживания за студентками.
— Я подумал, что покушать у тебя есть, от алкоголя ты отказалась, а угостить тебя чем-то я хотел. Ну и… вот.
Я протянул ей лимонад и достал из-за спины газетный кулек с вишнями.
Вишни, на мой избалованный супермаркетами вкус, были мелкими и кисловатыми. На вкус Ланиты, впрочем, тоже. Она рассказала, что у нее на родине, в некой неизвестной мне Талани, вишни гораздо крупнее. Примерно с… Ну, в то, что вишни в этой самой Талани величиной с кулак, я, конечно, не поверил. Даже с кулак Ланиты. А в то, что они при этом слаще меда — я не поверил тем более.
Мы сидели в ее комнате на кровати, ели вишни, плевали косточками, пили лимонад и болтали о всякой ерунде. Я, например, подкалывал ее хвастливыми техасскими анекдотами. Ну, знаете, из тех, где говорится, что в Техасе соловьи поют басом, а комары такие здоровенные, что их ловят мышеловками. Естественно, не упоминая Техас, а говоря о том, что это все творится в ее Талани.
— Комаров — мышеловками? На такую мелочь у нас и внимания не обращают — мы капканы ставим.
— А вишен, десятка на дюжину хватает?
— Бери больше: три штуки — уже десяток!
Мы засмеялись. Кровать под нами тихонько заскрипела, но ни Нита, ни я не обращали на это внимания. Как и на то, что мы сидим бок о бок на одной кровати, прижавшись друг к другу.
— У нас на Талани все самое лучшее! — гордо заявила Ланита, в глазах которой плясали то ли искорки, то ли чертики — Самый вкусный борщ, самое жаркое солнце…
— Эй, у нас в Талгане солнце тоже не морозит!
— У вас оно горячее, а у нас — жаркое! Самая плодородная земля, такая, что весной спички рассыплешь — осенью поленья собираешь! Самые быстрые кони, самые смелые воины, самые красивые девушки…
Ланита осеклась, явно считая, что к ней это не относится. Чертик на моем плече вместе с ангелом дружно заорали: «Давай!».
— Я вижу, — сказал я, наклонился и поцеловал ее.
Нет, не в губы, это был легкий, почти дружеский поцелуй в щечку.