Зюзя
Шрифт:
Поймать пока не удалось ничего, но я совершенно не расстроился. Напротив, даже испытал значительный прилив сил от такого простого, незапланированного отдыха. Уже и не вспомню, когда в последний раз вот так праздно проводил время. Всё куда-то иду, бреду, а о таких мелких радостях позабыл совсем. Доберман тоже ленилась от души, растянувшись в траве и иногда переворачиваясь с боку на бок.
Именно там, на берегу, мы и увидели медленно ползущий паровоз. Он еле-еле дополз до гарнизона, остановился, изрыгнув неприлично большое облако пара, и затих. С платформы начали спрыгивать бойцы.
А у меня всё не клевало! И ведь видел, как в стороне играет, выпрыгивая из воды, вполне приличная для улова рыба — и настроение стало понемногу портиться. Ну хоть что-нибудь бы клюнуло, хоть из вежливости! Пришла запоздалая мысль: «Надо было не полениться и червячков нарыть», но теперь уже поздно.
Обидевшись на свои рыболовные умения, я начал собирать удочки, когда моё внимание привлёк свист. Кроме меня здесь больше никого нет, значит таким, не принятым у приличных мужчин способом, привлекают моё внимание. Разозлившись, обернулся к свистуну, чтобы в очень доступной форме рассказать, что я о нём думаю, однако не успел и открыть рот, как услышал:
— Скорее! Скорее! Полковник зовёт!
Тогда понятно, тогда ладно. Кричавший мне молодой, лопоухий парень даже приплясывал от нетерпения, ожидая, пока я подойду.
— Зюзя, подожди меня тут, пожалуйста.
Вместо ответа она с бока перекатилась на спину, раскинув лапы в стороны, и смешно вывалив язык, рыкнула. Слова были не нужны.
— Прихвачу я поесть, не сомневайся. Голодной не останешься.
Отдав при входе удочку владельцам и мельком пожаловавшись на вредных обитателей пруда, что настырно не хотели ловиться, получил свою порцию снисходительного сочувствия и поспешил за провожатым.
Коробов меня встретил у небольшого домика, в котором располагалась местная администрация. Он стоял в окружении вооружённых людей и что-то сердито им выговаривал. Они имели, что называется, «бледный вид».
— Хорошо, что так быстро подошёл. Сейчас с машинистом общаться будем, предлагаю общую часть и тебе послушать. Пригодится. Мне уже в общих чертах доложили… — и, неожиданно, офицер разразился таким потоком бранных слов, что все вокруг покраснели. — Чего глаза опустили?! Три двухсотых, ёпта!.. Серин, ты чем думал?! Каким, я тебя спрашиваю, местом!!!
Серин, худощавый человек моих лет с погонами старшего лейтенанта на плечах, не отводя взгляда от земли, виновато стал оправдываться:
— Иваныч, ну не сумели мы до рассвета… Покрышки на великах сам знаешь какие, старьё одно. Пока доехали — у четверых лопнули, да и как им не лопнуть было? Мы же в полной выкладке пёрли — в брониках, с подсумками… Потому и припоздали… А те огонь открыли…
Полковник оборвал его взмахом руки.
— Ты это семьям их расскажи! Мне на матчасть жаловаться не нужно! Или я сам должен вам и сопли подтирать, и велосипеды смазывать, и жён ваших за вас е…! Детский сад какой-то, чесслово… — он перевёл взгляд на меня. — Пойдём внутрь.
Прошли в довольно большой кабинет с письменным столом в углу и со множеством стульев вдоль стен.
— Присаживайся, где нравится. Сейчас деда приведут.
Желая заполнить паузу, я спросил:
— Максим Иванович, что случилось?
— Три трупа случились, Витя, — грустно вздохнул он. — Мои архаровцы пока в точку, тобой указанную, неслись, как ошпаренные, у четверых от старости покрышки на велосипедах полопались. Сам знаю, что древние они были, только где новые купить? Пока сиськи мяли и соплями зажёвывали, решая, что делать — светать стало. Вышли на позицию — их и заметили, открыли огонь. Двоих сразу, третьего потом… Ребята и осатанели. В результате все, кто на паровозе прибыл, кроме машиниста, погибли. Причём его помощника вообще свои случайно грохнули — видимо, под огонь сунулся. Докладывали, молодой пацан, в спину заряд картечи получил чуть ли не в упор, всю грудину разворотило.
— Что хоть за люди были?
Полковник пожал плечами.
— Похоже, сброд всякий. Личное оружие у всех разное, в довольно запущенном состоянии, некоторые вообще ракетницы с собой таскали вместо пистолетов; у пятерых тюремные татуировки. Да чего гадать, сейчас приведут этого… паровозника, и спросим!
Между тем в кабинет подтягивались люди, и буквально через пять минут не осталось ни одного свободного места. Наконец привели машиниста и посадили на стул, одиноко стоявший в центре комнаты.
Это оказался древний, весь сморщенный от времени дед с блёклыми, слезящимися, беспрерывно бегающими глазами. Одет он был в промасленную, старую спецовку, разом наполнившую помещение запахами железной дороги.
— Давайте знакомиться, — нейтральным голосом обратился к нему полковник. — Я — Максим Иванович Коробов, комендант этого гарнизона. А кто вы?
Старик заперхал, зачихал, вытер лицо нечистым, в пятнах, платком.
— Василий Васильевич Штанько, можно просто — Василич. Машинист я… и всегда им был…
— Допустим, хотя документов при вас не обнаружили. Откуда вы прибыли, что это были за люди, и вообще, давайте договоримся, вы сами рассказываете нам всё, без наводящих вопросов. Так будет проще всем.
Допрашиваемый засуетился, заёрзал.
— Разве ж я против? Всё расскажу, не сомневайтесь… Самому они вот где, — сухонькая, покрытая пигментными возрастными пятнами, рука указала на горло. — Можно водички?
Кто-то протянул ему кружку с водой. Дед долго, гулко пил, совершенно не обращая внимая на сбегавшие по подбородку на одежду струйки.
— Спасибо. Дай бог тебе здоровья, сынок, — поблагодарил он. — В общем это… бандитов вы поубивали, как есть бандитов. Там, в двухстах тридцати километрах в сторону Белгорода, поселение их стоит. Промышляют грабежом, людоловством, да ничем не брезгуют.
— Чем? Лю-до… — переспросил Коробов.
— Людоловством. Находят хутора всякие, где людей немного, их в плен их берут. Потом в Харьков, на рынок отвозят. В прошлом году соседнее с вами поселение захватили, людей по вагонам рассовали и всё имущество выгребли, под ноль. Теперь вот к вам направились.