...И никто по мне не заплачет

Зоммер Зигфрид

Рекс, сюда!

Собака с камнем исчезла.

«Рекс, сюда!» — бессознательно, как эхо, повторил про себя Лео и добавил, качая головой: «Ты трус, я скажу бабушке».

Женщина, толкавшая перед собой тачку, до отказа нагруженную хворостом, обогнала его и злобно покосилась на праздношатающегося здорового и сильного паренька.

Из садика возвращался папаша Гиммельрейх. Он нес за уши мертвого кролика и попеременно смотрел то на свою добычу, то вокруг — не видят ли его люди. Ему очень хотелось объяснить им, почему кролик так тяжел: в нем по меньшей мере двенадцать фунтов весу. Жена сейчас его взвесит. Но двенадцать фунтов потянет наверняка.

Обойщик Гиммельрейх всадил кролику в затылок пулю

из длинноствольного пистолета. Пистолет он взял взаймы У господина Руппа. Кроликам бросали черствый хлеб и остатки салата, они прыгали и теснились вокруг чурбана, на котором восседал обойщик, держа заряженный пистолет под рабочим фартуком. И покуда кролики пожирали салат, довольные и не чующие беды, того из них, кому предстояло в воскресенье быть съеденным со сметаной, хватали за уши. Левой рукой. Быстро и крепко. Затем этого жирного самца прижимали головой к земле, где еще валялся салат, вынимали из-под фартука руку, сжимающую пистолет, и направляли дуло, по возможности вертикально, в место, где затылок переходит в спинной хребет. Затем раздавался выстрел.

Тут надо было быстро отбросить от себя кролика, он ведь бился так, что шерсть белыми хлопьями летела с его судорожно трепещущего брюшка.

Считалось, что бить кроликов пистолетом — это гуманный, безупречно гуманный способ, не в пример тому, которым пользовался подметальщик Юнгфердорбен, тоже державший «Бельгийских Великанов» и забивавший их при помощи прута с нарезками.

Гиммельрейхов Балтазар шел буквально по пятам отца, потому что ему были обещаны все четыре лапы для его индейского костюма.

Когда Лео вошел в подворотню, там уже стоял точильщик Вивиани, вдребезги пьяный. Точильщик продал сегодня потихоньку резиновую грелку. Заплатанная, она уже целый год валялась у него в ящике, и никто так и не пришел за ней. Он продал ее женщине, страдавшей хроническим гастритом или чем-то в этом роде. Женщина считала, что грелка будет ей на пользу. Так он «подработал» две марки восемьдесят пфеннигов, и это ему пошло на пользу. Сумма равнялась шести стопкам фруктовой. Да, а восемнадцать и шесть — это двадцать четыре. Двадцать четыре маленьких по тридцать пять пфеннигов. Можно напиться в лоск. Луиджи попытался поставить ногу на пивной бочонок, но два раза из этого ничего не вышло. Лео все еще смотрел на него отсутствующим взглядом. Как только младший из Гиммельрейхов завидел длинноносого философа, он покинул своего папашу с убиенным кроликом и ринулся в подворотню. А в сивоволосого Клинга словно выстрелили патроном пневматической почты, он уже ковылял сюда, издали помахивая тростью маленькому Балтазару.

Луиджи, наконец, удалось поставить ногу на бочонок, а своей гибкой рыбьей спиной он уперся в стену. Лео, устало улыбаясь, присел на большую бочку. Ему не пришлось в этом раскаиваться, потому что сегодня Луиджи Вивиани говорил на тему, которая затрагивает любого мужчину на земле. Луиджи говорил о женщинах.

— Cosi fan tutte — таковы они все. Об этом свидетельствует одноименная опера. Что они негодницы, изменчивые, хитрые и фальшивые, известно давно из старинных сказаний, осточертевших пьес, фильмов, в которых это показывают публике, а она все равно не верит. Медики даже взвесили мозг женщин и выяснили, что он легче мужского.

Это меня, конечно, не удивляет. Для женщины значение имеет не вес мозга, а вес бюста. Ессо! Зато господь бог снабдил в дорогу женщину неким веществом, богаче чем мужчину, я имею в виду инстинкт. А инстинкт на чуточку дороже разума. Это как в карточной игре, где дама дороже валета, хотя сзади-то они одинаковы, впрочем, мужчина и женщина тоже сзади одинаковые, а глянешь спереди — и в миг все понятно.

Приходит, значит, мужчина со своим тяжелым мозгом и разумом, которого у него куда больше, и видит женщину,

у которой больше инстинкта. Своим разумом он пытается понять женщину. И поначалу не предполагает, что разум уколется об инстинкт. В лучшем случае он рассуждает: как же это так? Если женщина глупее мужчины, то почему он у нее под каблуком? Почему мужчина бегает за женщиной, кормит ее, одевает да еще любит в придачу? И никак не возьмет в толк, что женщина — абсолютно пустое пространство, как большая бутылка в окне трактирщика Карга, у нее роскошная этикетка, но внутри-то она пустая, потому что по сути дела это не бутылка, а бутафория. Вот мужчина и наполняет эту бутылку тем, что ему хочется, чтобы в ней было, и чего он ждет от женщины, и она ему представляется идеальной. В такую бутылку чего только не напихаешь, благо она пустая. Потом он тащит эту бутафорию к себе домой, да еще расписывается в официальном учреждении, что навек оставит ее у себя. А немного спустя, когда он уже вдосталь налюбовался бутылкой, его начинает разбирать любопытство: что же у нее внутри? И он ее откупоривает.

Но этого делать не следовало. Потому что бутылка полным-полна его собственных идеалов, собственных представлений о женщине, то есть того, чем он ее наполнил.

А так как мысли, идеалы и представления это вроде воздуха, при первом удобном случае он выветривается, то и в бутылке обычно ничего нет, кроме воздуха.

Слезами и криками тут не поможешь. Обменять эту бутылку с роскошной этикеткой он не может, потому что никто такой товар обратно не берет, да и в других бутылках тоже ведь ничего нет. Ох, беда, беда, нечего сказать, хорошо устроился мужчина с его тяжелым мозгом, царь творения. Он стоит и думает, вместо того чтобы хорошенько поколотить женщину, чего она, конечно, ждет от него и что очень бы облегчило его душу. И мужчина опять приводит в движение свой тяжелый мозг и задается вопросом, как это он за свои честно заработанные деньги позволил навязать себе пустую бутылку, если мог за них приобрести многопрограммный радиоприемник с проигрывателем или же хорошую овчарку с длинным хвостом. Ах, да что там, целую свору овчарок! И часы с небьющимся стеклом, и мотоцикл с коляской — женщин кататься возить.

Точильщик шмыгнул носом и пошарил в кармане, но, так как платок нашелся не сразу, он зажал свой незаурядный нос между большим и указательным пальцем и размашистым движением добыл из него все, что тот согласился отдать.

Тут старик Клинг вдруг вскричал:

И воруют они тоже, бабы эти!

Он угрожающе взмахнул палкой, оглянулся вокруг и увидел Лео, который утвердительно кивнул, так что старик немедленно успокоился и вновь вытянул шею, чтобы лучше слышать.

Вивиани продолжал:

Женщина сама знает, что она существо довольно- таки никчемное. Поэтому они и кричат, все без исключения: хочу мужа, хорошего мужа, на которого я буду смотреть снизу вверх! Но, к сожалению, хороших мужей маловато, потому что культура испортила мужчину. В наше время размякший мужчина сначала пять раз ведет бабу в кино, четыре раза к парикмахеру и тринадцать раз кормит ужином, прежде чем робко указать ей на свою кровать. Парикмахера ему можно простить, потому что чем была бы современная женщина без него!

Цивилизация с ее болтовней о равноправии так задурила мужчину, что он даже чувствует известное удовлетворение, становясь подкаблучником и попадая под власть женщины. Но если у него есть жена, тогда мужчина весь свой тяжелый разум оставляет перед дверью, как в гостинице башмаки. Встречаются, конечно, да только редко, уцелевшие мужчины, зараза их пощадила, и они могут сказать самой суровой женщине: «Хватит тебе в кровати охать да ахать, у меня на пальто двух пуговиц не хватает! Ты что, ослепла?» Ессо.