100 shades of black and white
Шрифт:
Вряд ли.
Но сейчас клоны — небрежно слепленные куски плоти, руки и ноги вперемешку, и из-под кожи кое-где выглядывают кривые обломки лиц, слабо напоминающие его собственное, — лежат в колбах мертвыми рыбинами, всплыв к потолку.
— Мой лорд, Верховный Лидер... — тотчас замирают люди в белых униформах. Их руки по локоть красные от крови, и на столе бьется в агонии последнее из выживших творений. Оно не умеет кричать, у него даже нет лица, лишь гладкая плоть капюшоном, но Рен чувствует его боль, так ясно, будто они связаны невидимой
Оно умирает.
— Они все такие? — Кайло подходит ближе, дотрагиваясь до подрагивающего тела. Жаль, мертвые органы ни на что не сгодятся в случае отторжения одного из имплантов. Ему будет попросту нечем заменить умирающее сердце или отказавшие почки.
— Да... нет, — все же поправляется один из медиков, — один из них, — он и сам не знает, как сказать. Ему слов не хватает, что ли? — Один из них, он... оно... мы не знаем, как это назвать. Оно трансформируется.
— Во что? — эти куски плоти и без того наспех слепленная модификация, ее незачем менять.
— В человека.
— Во что?
Ого, вот теперь он удивлен, и желание поубивать этих кретинов пропадает.
— Покажите мне, — приказывает Рен. — Немедленно.
Оно, по-другому его не назвать, напоминает каракатицу, пожравшую себя изнутри, и зародыша одновременно. В нем нет ничего человеческого, разве что кроме костей, просвечивающих белизной сквозь рваные мышцы.
Но оно точно не хочет умирать. И, когда Рен подходит еще ближе, практически утыкаясь носом в стекло колбы, оно принимается трястись, точно почуяв его присутствие.
Плоть рвется и собирается заново, обтягивая кости, и среди безумного месива появляется человеческая рука, почти правильной формы, только изломанная в трех местах.
Такая маленькая изящная ладошка, годится разве что для ребенка. Оно шевелит пальцами, как Кайло часом ранее, знакомясь со своим телом. Осмысленно. И тянется к нему сквозь стеклянную преграду.
— Что с ним будет дальше? — от этого зрелища — на его глазах из уродства возникает нечто новое, прекрасное, — невозможно оторваться, оно завораживает. — Какой шанс, что оно выживет?
— Мы не знаем, — словно по команде качают головой медики. — Это нельзя предсказать. Клоны нестабильны. Обычно они проживали свой цикл, не более того, но они никогда не пытались измениться. Возможно все дело в растворе, он был впервые применен на этой партии. Мы недоглядели, простите нас, Верховный Лидер.
Это целиком и полностью их вина, и они будут наказаны. В свое время.
— Запомните, — Рен прикладывает к стеклу ладонь, и на обратной стороне к нему прижимаются чужие пальцы, жаль, он не почувствует прикосновения, — ваши жизни зависят от того, выживет ли оно. Она.
И лицо маленькой девочки, искаженное трансформацией, но уже обещающееся стать правильным, красивым, дрожит в улыбке.
О да, она узнает его, чует даже сквозь стекло колбы, свою кровь, что бежит по его венам.
— Да, Верховный Лидер, мы позаботимся
В свете зеленоватой жидкости, той самой, что каким-то образом стала катализатором ее существования, эта девочка, смешение его генов, вылепленная по его подобию, но совершенно уникальная, словно светится изнутри.
— Рэй, — решает Рен, постукивая по стеклу, и она скребется изнутри — выпусти меня, выпусти, — тебя будут звать Рэй. Остальных, — он даже не медлит, — уничтожить.
У клонов нет срока жизни. Они — мешки из костей и мяса, существуют ради одного: отдавать свои органы. А затем отправиться в цех переработки.
Но для одного из них — для одной — всё же делается исключение. Во всех смыслах.
— Осторожнее, — заботливо скрипит над ухом мед-дроид, — пожалуйста, не шевелитесь.
Ему далеко до сочувствия, это исключительно человеческое чувство, но запрограммирован он хорошо, и все его пациенты должны выживать.
Рен вздыхает и откидывает голову, опираясь спиной на холодную железяку. Он отводит глаза в сторону — это в первый, может, во второй раз было интересно. А теперь когда привык, звук пилы, кромсающей его плечо, отпиливающей кость с диким хрустом, его не беспокоит. Боли нет, как и страха, и сам факт того, что он теряет еще одну часть себя.
— Тебе больно? — Рэй его маленький личный призрак, и ей дозволено бродить по всему кораблю без ограничений. Она, не обращая внимания на дроида, заползает Рену на колени, устраиваясь совсем близко к пиле, вгрызающейся в кость. Месиво крови и белых костей ей нравится, смотрит она как завороженная, не моргая, разве что руки не тянет — отрежет же.
— Нет, — почти не врет Рен. Есть только ощущение гниения, пульсации в предплечье, это из-за Силы, из-за слабости тела, неспособного Её удержать, но скоро это пройдет.
Дроид заканчивает пилить — наконец — и принимается подворачивать кость. С легким хрустом она ломается, и искусственная рука тяжело падает на пол.
— Ого! — восторженно тянет Рэй. — Ого... — ей хочется дотронуться до него, Рен к этому уже привык. Идиоты с десятого отдела — они выжили, да, их пощадили — говорят, что она просто никогда не сможет отделить себя от него. Для неё Рен такая же часть тела, как руки, ноги, голова. — Можно?
Она не ждет разрешения, просто проводит пальцами по неровному срезу кожи, запускает ногти внутри, в посеревшее мясо, а Рен всё еще не чувствует боли.
— Ты же не будешь ходить так, да? Иначе ты не сможешь держать меч, чтобы убить всех повстанцев, — в её голосе нотки детской кровожадности, хотя она ни разу не ребёнок. Эту часть жизни она пропустила.
— Поверь, я могу убить их и так, — косится на нее Кайло. — Запросто. Смотри, — ему даже сосредотачиваться не надо. Мягко и нежно он хватает её за горло с помощью Силы — теперь, когда она не отравлена гниением, чувствуется ярче, чище, — и сжимает, оставляя совсем чуть-чуть, чтобы Рэй могла дышать.