101 Рейкьявик

Хельгасон Хатльгрим

Но нет. На него стоило взглянуть — как он экстазировал в хозяйском кресле, переключал скорости туда-сюда, а потом вскочил и помчался в сортир, вышел оттуда бледный и теребящий пальцы и вдруг весь «ожил», принес еще пива, но не сел, а подошел к окну, поносочкался перед ним вверх-вниз и сказал:

— Какая гора красивая!

— Что? — (Эльса.)

— Гора красивая. Мы на эту гору никогда не лазали. На Ульварсфетль. Ульварсфетль. — Потом обернулся, взглянул на экран и, на удивление громко, рассмеялся, глядя на дикторшу Рагнхейд Клаусен (ц. 20 000). — Она прелесть! Она прелесть!

— Магги?

— Правда ведь? Прелесть! Рагнхейд Клаусен. Просто прелесть! Эльса, где альпинистские ботинки? Я собрался на Ульварсфетль.

Детки — глазами на своего отца под кайфом.

— Ребятки, вы со мной не хотите на прогулку?

— Магги, мы сейчас будем ужинать!

Небольшой напряг, который кончается тем, что Магги скрывается в чулане: искать альпинистские ботинки, а я собираюсь уходить, а Эльса решает подвезти меня. Она уже ошубилась, и я тоже готов, как вдруг в прихожей показывается Магги с какими-то космическими ботинками в руках:

— Вы куда? Решили выйти поразвлечься? Эльса и Хлин! Отлично! Молодцы!

— Магги! Никуда не уходи! Я подвезу его домой и вернусь.

— Тогда я возьму детей с собой.

— На Ульварсфетль?! Но скоро стемнеет.

Скоро стемнеет. Уже стемнело. Белая «тойота» заезжает на тротуар на Бергторугата,

и Эльса говорит: «Ну ладно», — и переключает на нейтралку. «Рада была тебя видеть. Здорово, что ты заглянул». — «Ага». — «И поздравляю еще раз с днем рождения, только жаль, что я ничего тебе не подарила…» — «Ничего страшного. Ты беременна. Это и есть подарок». — «Да, может, и так; у нас сегодня большой день, и Магги… я не знаю, что на него нашло, отчего ему прямо сейчас приспичило полезть на гору. Обычно его из дому не вытащишь, разве только на гольф или на рыбалку…» — «Да уж. Как-то он весь воспрял». — «Да…» Молчание. Отстегиваю ремень. Мы смотрим друг другу в глаза. «Спасибо, что подвезла меня». — «Не стоит, Хлин; рада тебя видеть, передай привет маме…» — «О'кей. Передам». — «А так у вас все нормально?» — «Да, да…» — «Слушай, давай я к вам, что ли, загляну ненадолго, раз уж я здесь». — «А она знает про беременность?» — «Что я беременна? Разве нет? Я тогда так удивилась, что она тебе не сказала». — «Да, точно. Просто я с ней как-то мало виделся в последнее время», — говорю я, а Эльса тем временем выключает зажигание. Мне становится как-то легче от мысли, что я наконец вернусь к себе в комнату, и я наклоняюсь вперед и чувствую… да, чувствую, что наткнулся на дверную ручку, и когда она, отстегивая ремень, спрашивает: «Как ты думаешь, она дома?» — бодро отвечаю: «Да, конечно, они обе наверняка дома, и мы можем отметить все это дело. Три причины». — «Ну? Что-то еще?» Мы смотрим друг другу в глаза, у обоих руки на дверных ручках. «Да. Мама тоже… Ну, ты знаешь». — «Нет. Погоди… Ее в должности повысили?» — спрашивает Эльса, бодро и возбужденно. «Ну, можно сказать и так. Да ты, наверно, знаешь. Она у нас поменяла кое-что». — «Ой, а что?» — «Одну важную вещь». — «Какую?» — «Подсказываю: „о…"» — «„О"? Окна, что ли, поменяла? Или обои? Господи, зачем, у вас же в квартире и так нормально было!» — «Нет, это другое „о". Ориентация». — «Ориентация? И что? Прямо не знаешь, к чему ты клонишь!» — «Эльса!.. Хотя нет, она тебе уже, наверно, все рассказала…» — «Нет. О чем?» — «Нет. Пусть она сама все тебе расскажет». — «Да ладно! Давай ты!» — «А я думал, ты знаешь», — «Что?» — «А ты ее сама спроси!» — «Ориентация… Не понимаю…» — «Подсказываю: сексуальная». — «Мама… Ориентация… Поменяла… Сменила сексуальную ориентацию?» — «Йесс!» — «Ну, Хлин! Мама? Тебе бы все шутить!» — «Нет. Я серьезно. Serious». — «Да, да, почему бы нет…» — «Честное слово». — «С тобой прямо не знаешь, когда ты шутишь, а когда серьезно. Это ты меня разыгрываешь, как тогда, когда ты сказал, что беременным шоколад нельзя?» — «Нет. Тогда я прикололся. А это…» — «Как? Прикололся? А мне показалось, ты так серьезно…» — «Правда?» — «Да. Я тебя до сих пор не знаю как следует, а я была твоей сестрой целых тридцать…» — «Тридцать четыре». — «Да, тридцать четыре года. Сколько вообще нужно времени, чтоб тебя как следует узнать?» — «Да, наверно, еще лет пять. Пять лет интенсива. Тогда все получится». — «Ха-ха… А это… Ты тогда себя так странно вел». — «Правда?» — «Да». — «Ну, не знаю. Наверно, просто потому что мама…» — «Мама сменила сексуальную ориентацию? Ну ты меня и разыграл!» — «О'кей. Я НЕ ШУЧУ. Наша мама лесбиянка». — «Так ты серьезно?» — «Йесс. И это Лолла». — «Лолла?» — «Да-с. Чистая любовь. Я уже давно их подозревал. Ну, она, конечно, живет у нас с самого Рождества и раньше тоже к нам все время таскалась, каждый день приходила на обед. А потом, видимо, был какой-то десерт, который мне попробовать не давали». — «Да что ты говоришь!» — «Ага». — «И что, и как ты догадался?» — «Она мне сама сказала. В четверг вечером». — «И что?» — «Ну, сказала, и все. Точнее, я за нее сам сказал. Ей самой было трудно… Она даже плакала». — «Да? Как ты к этому отнесся?» — «Я? А никак. Ей показалось, что хорошо. То есть, конечно, это хорошо, для нее лучше, что она с этим разобралась». — «Ага». — «То есть я считаю, она у нас молодец». Молчание. Эльса глядит перед собой. Мимо нее фары. Звук: шины-по-мокрому-асфальту. Красные габаритные огни. Атмосфера воскресного вечера. Усталость в фонарных столбах и пресыщенность в домах. И ка-кая-то скука в том, как припаркованы машины, и вообще такой настрой, типа: «выходные кончились». Мы сидим. Про переднюю дверь пока забыли. Она: «Ну, я прямо… то есть я… то есть это так неожиданно… она… ее… ей же столько лет… я прямо… я прямо не пойму». Она смотрит на меня. На лице одна мысль. Четырнадцать чемоданов по конвейеру заезжают в самолет «TWA» в аэропорту Амстердама. «Это у нее такой период. Кризис. Человек меняется. Только она дошла до конца. Сменила пол», — говорю я, чтобы разрядить атмосферу в машине, но на лице сестры все еще густой снегопад. Я дальше: «Ну и что. Ничего страшного. Ее же, в конце концов, не лавиной завалило. Всего-навсего сменила сексуальную ориентацию». — «Да… Только я не пойму, почему она мне не сказала». — «Да? А я почему-то думал, что сказала». Молчание. Она опять смотрит на улицу.

В машине становится холоднее. Вот так лучше. Хочется закурить. Эльса в шоке. Медсестра. Уж лучше бы я сказал, что у мамы рак. Наверно, это потому что Граварвог. На окраинах люди дальше от правды. Ей пришлось ехать за ней до центра города. Я смотрю на красные штаны. Потом говорю: «Ну что? Пошли в дом. А то здесь холодно». — «Да, верно. Нет. Я думаю, я лучше домой поеду». — «Ты же хотела заглянуть? Посмотреть на любящих супругов. Поздороваться с новым отжимом… то есть нет… отчимом?» — «Нет, наверно, нет. Передавай им привет…» — «Для тебя это тяжело?» — «Что?» — «Что наша мама стала лесбиянкой?» — «Ну… да… просто… мне надо это переварить, так что лучше я…» — «Поедешь домой?» — «Да, лучше мне сейчас поехать домой. Магги тоже что-то как-то…» — «Да, езжай лучше домой, пока и он не стал гомиком». Она смотрит на меня. «Шутка», — говорю я, но она не улыбается. «Эльса, ну что ты! Это пройдет. Ты же знаешь. К следующему Рождеству она выровняется, ведь против этого что-то наверняка есть, правда? Пару укольчиков — и через несколько недель она снова будет нормальная, гетеро, ты же медсестра, ты же все это знаешь». — «Тебе все бы шутки шутить». — «Ага». — «Ты ничего не воспринимаешь всерьез?» — «Не знаю. Наверно, женщин за 50 000 и выше». — «То есть у которых Ай-Кью выше 50 000?» — «Да. Ай-Кью… Ай-Си-Кью… Экс-Секс-Эл… А еще беременных». — «Я беременна». — «Да». — «Что?» — «Да. Извини. Просто я…» — «Да ничего». — «О'кей. Подумай над этим». — «Да». — «О'кей?» — «Да». — «Хорошо. Увидимся». — «Ладно. Я позвоню». — «О'кей, и спасибо, что подвезла меня». — «Да не стоит. Поздравляю еще раз». — «Да». — «Пока». — «Пока. Магги привет». — «Хорошо. А ты передавай привет маме и всем остальным». — «Ага». — «Ладно». — «Пока!» — «Пока!»

Хлопок дверью, разработанный в Японии, затихает на исландском морозе.

Я пулей лечу через улицу и на крыльцо. Дистанционка. Бон Джови выступает в Бомбее. Эльса! Такой стрейтер. У них в Центральной больнице такого случая никогда не бывало. Для нее это полезно. Мама. Смелый поступок. Я ей горжусь.

Лолла. Хофи. Йоун Пауль. Мои штаны. Ботинки. Вака. Энгей. Оли. Презерватив. Презервативы. Дистанционка. Магги. Ульварсфетль. Эльса Ребенок. Конфетка Таблетка Кайф. Конфета. Самуэль Эрн. Посмотрим на это еще раз, в замедленной съемке. Дистанционка. Удачно. Да. По нему было заметно. Наконец-то психолог психанул. В хорошем, конечно, смысле. И помог ему в этом я. Совсем другое дело. Чуть-чуть психанутый психолог. После этого у него дело пойдет лучше. Ему это полезно. Все будет хорошо. Ты простишь меня, Магги, но… Life is like a box of chocolates… [197] Значит, он будет Хлинссон. Йоун Пауль Хлинссон. Или Бьёрнссон. Вопрос. Скоро стемнеет. Дистанционка. Зонтик. «Скоро стемнеет». В том, как она это сказала, было что-то такое… Все будет хорошо. Лолла. Вот бы переспать с ней еще раз. Но не выйдет.

197

Жизнь — как коробка шоколадных конфет… (англ.) — первая половина любимой поговорки матери Фореста Гампа в одноименном фильме Роберта Земекиса (1994).

Я поворачиваю ключ, и мне кажется, что он неподвижен, что замок, дверь, дом вертятся, а ключ — нет. Что все — весь мир — вертится передо мной.

Я закрываю за собой дверь — забиваю дверной косяк — и чувствую, что мне приятно оказаться дома.

Красные штаны. Красные штаны — когда я вхожу. Мама с Лоллой собираются в театр. И вернуться домой так приятно, а Эльса — такой жуткий стрейтер, а они такие веселые и такие приподнятые и так забавно дразнят меня за эти дурацкие штаны, что я думаю, как идиот: Я люблю вас. Лесбияночки мои родные! В театр собрались. Наряжаются, прихорашиваются. Они всегда прихорашиваются. Женщины прихорашиваются, а мужчины и так уже «хороши». Впрочем, у мамы, по-моему, вид не слишком лесбийский, туфли на высоких каблуках, костюм — коричневый, блузка — белая, в дамском платке, лиловом, Лолловом. Но прическа выдает перемену пола. Не такая прилизанная, как раньше. Лолла в своем выборе одежды мастерски маневрирует между бородкой и аурой. Она мила, как К. Д. Ланг [198] (ц. 27 000). Черный плюшевый пиджак и темно-зеленые маскировочные штаны цвета хаки, или что бы то ни было, и шелковая рубашка. На одной груди красный вич-бант. У нее СПИД? А у меня — СПИД? Хочется сожрать ее ухо. Решаю, что хватит взгляда, слов. Они говорят: пока, родной, не скучай, у нас пицца осталась, — и вот родная мать шпилькает на своих каблуках на мороз-купорос, Лолла мягко плоскостопит за ней, а я смотрю на ее зад и: «Может, на ней мои трусы?» И мама вдруг становится забавной: смотрите, как она тюпает, пятидесятилетняя товароведша, только что сменившая ориентацию, в старом костюме и на высоких гетеросексуальных каблуках, ведет свою возлюбленную в театр, чтоб весь город смотрел и перешептывался, чтобы все соусники в зале забожемойкали и зашушукали: «Смотрите, вот она, и она тоже, они вместе, ну, Сигурлёйг говорила, ну, знаете, Сигурлёйг, Паллина жена, Палли Нильсова», — а где-то в городе папа сарится надо всем этим, и мне не помешало бы позвонить ему, или Эльсе, а на Ульварсфетль над городом лунявится толстая богатая психологическая задница Магги. Эй, психолог, смотри не пердни, а то Психея вылетит!

198

К. Д. Ланг (р. 1962) — канадская певица нетрадиционной сексуальной ориентации.

И я вдруг понял, почему Торстейнн Й. всегда говорил «эта жизнь» дважды. Эта жизнь, эта жизнь. Этот жутко веселый отвязный лайф.

Потом они возвращаются, громко хлопают внизу (святый Кильяне, как же мама счастлива!), и я слышу их, слышу, как они тащатся в дом, спешат на кухню, пицца холодная, и вдруг обе на меня: «Прости, родной, мы совсем забыли поздравить тебя С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!» И я отвечаю: «Ой, правда? Я тоже». И мы смеемся и обнимаемся, уютное лесбийское семейство, и я думаю «я спал с Лоллой», когда у меня перед глазами эта темно-зеленая защитная промежность (туда, где мама звонит у дверей и вежливо стучится, я ввалился, даже не разувшись…), — ну и что, это нас еще сильнее сплотит, — а потом они выскакивают, потому что опаздывают в театр, а я остаюсь, весь измазанный губной помадой. Я — Х/Б с красным рисунком, пицца тоже какая-то х/бшная, холодная, с оливками и сыром. Я жую и глотаю. Хофи.

Вставляю кассету в видик. И ложусь на кровать. «Славные парни», в седьмой раз. Быстро проигрываю от убийства к убийству. The Beauty of Death [199] . Фонтаны крови в замедленной съемке. Смотреть, как люди умирают, интересно, а мертвые люди нагоняют скуку. Потом переключаю на «Дискавери». Документальный фильм о пандах. Черно-белые бамбукоеды в Китае. Они всю жизнь кукуют в одиночестве, каждый на своем дереве, большую часть дня спят, только между 22 и 02 кое-как шевелятся. Они почти вымерли, потому что совокупляться им лень. Что-то звенит. Я осматриваю себя всего: белый свитер с высоким воротом и черные штаны, почти упирающиеся в телефон. Который звонит. Дядя Элли:

199

Красота смерти (англ.).

— А-а. Как жизнь молодая? Ты где пропадал? Я тебе звонил-звонил, да так и не дозвонился.

— Я? Я вернулся из путешествия.

— Вот, значит, как. И в каких же краях тебя носило?

— Ну… Началось все с того, что она, ну, вот эта, забеременела, пришли копы и забрали меня, только не за это, а за другое, за то, что от меня, типа, дух противозаконный, но меня выпустили, потому что мне надо было домой — помочь маме сориентироваться в сексуальных традициях, а взамен посадили под домашний арест в Гардабайре, ненадолго, правда, потому что потом это дело заменили смертным приговором, то есть смягченным смертным приговором, меня умертвили только на время, а потом подобрали в такси, вызов из Граварвога, чтобы немного посмотреть на совокупления, ну, такой контроль за случайными связями среди подрастающего поколения, и там пришлось утешать одну девчонку, а после этого я вдруг оказался в красных штанах, но потом настал черед Магги, надо было его вытащить на Ульварсфетль, потому что сестра Эльса ждет ребенка и в шоке из-за мамы и ориентации, а они с Лоллой потом опоздали в театр, потому что вдруг оказалось, что у меня день рождения.

— Ага. Вот оно, значит, как! Слышь, а ты не мог бы мне помочь, у меня тут наклевывается одно интересненькое дельце.

— Правда?

— Да. Такая шпионская история. Тут у меня на заднем сиденье выплыло одно старое дело, связанное со шпионажем. Только, знаешь, я что-то английский подзабыл. Ты случайно не знаешь, где находится незерландс?

— Netherlands?

— Ага, вот именно.

— А ты где?

— По Гребню [200] еду.

— Да. Это же Голландия.

200

Гребень (Kambarnir) — прозвище дороги от Рейкьявика до г. Кверрагерди на юге страны, часть которой проходит по горному хребту.