125 rus
Шрифт:
Проспект Столетия, солнечные зайчики бегали по морю, по красивым автомобилям, по
величественным кораблям… Я с детства носила солнцезащитные очки, да и родители
мои тоже.
То были моменты счастья и безмятежности. Детство в машине в темных очках под
слепящим солнцем, под голубым небом, обветриваемым соленым океанским ветром.
Мамина
Насыщенная, плотная, как важный раздувающийся парус, осязаемая лазурь, разлившаяся
по безграничному своду небесному, лазурь, змеями опоясавшая наш гордый город, лазурь,
целующая стекла моих темных очков золотой пыльцой маминой помады…
Мира пела мне колыбельную, сотканную из самых радостных мгновений. И там,
темными ночами, в головокружительном пожаре под шерстяным одеялом, в красном
угаре дымовой завесы подушек, укутанная по Мириной методе «спящим – перекрыть
кислород», я вновь проваливалась через твердолобый асфальт и рисованные самой
судьбой рамки времени в нежный и наглый позолоченный бирюзовый весенний полдень,
подпирала башмаками военные корабли и пассажирские круизные лайнеры, подпирала
башмаками блестящие автомобили, смотрела на небо и позволяла солнечным лучам с
хрустальным хихиканьем ломаться о черные стекла моих очков… О прошлое… Я могу
говорить об этом бесконечно. Оно выносит мне мозг, о черт, о да.
Напоследок, наверное, надо сказать, о том, что у Миры есть любовник. Он японец, но
всю жизнь живет тут, на Эгершельде. Он работает на маяке. В смысле, не остановка
«Маяк», а на самом маяке. Включает его он, что ли… Он похож на одноногого моряка
Чарли Блэка из книжки «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», помните такого?
Вот, тот тоже носит тельняшку. Всю засаленную и грязную. Я вообще не понимаю, как
Мира после красавца а-ля Гамлет Жан-Батиста может встречаться с этим стариком.
У него за ду-
шой ни гроша. Он повернут на тачках. Каждые выходные он приходит на Зеленый угол и
начинает донимать покупателей своими советами, сравнениями и россказнями о том,
какая машина лучше, и какую брать не стоит, за что его ненавидят торгаши. Правда,
если
хозяину, то продавец платит Мириному любовнику кой-какие денежки. За то, что
подсобил, так сказать. Мириного матроса-маячника зовут Кано. По-японски это имя
значит «Бог воды». Да уж, такой бог, скажу я вам… Он живет в гараже. Он мечтает о
машине, то и дело покупает всякие диски, колодки, шины, даже гараж построил… А
тачку себе купить не может. Странный человек. Такой же странный, как и Мира. Как-
то ночью мы заехали к Кано, Мира опять потащила меня с собой. Я сидела в этой лачуге,
пока они что-то оживленно обсуждали на японском языке, родном для обоих, но
забытом за ненадобностью. Потом Кано притащил из погреба какие-то мутные банки,
они грузили их в нашу машину… Господи, ну и бред, думала я. Оказалось, этот мужик
привозил Мире женьшень. Настойки, корни… Вот что было в банках.
Потом Мира как-то раз сказала:
– Не стоит его недооценивать, Аня. Хотя бы потому, что он – мой земляк. И он
знает, за что ваши земли ценятся превыше всего. Чем тут промышляли китайцы не так
давно… Что за сокровища зарыты в Уссурийской тайге. Он хороший человек, потому
что плохим людям не дано найти пан-цуй. Поэтому знай, хоть ты и считаешь меня
убийцей, я не совершаю зла, ибо тем, кто совершает зло, не дано использовать пан-цуй.
Когда ты станешь старше, то поймешь это… Девочка моя, сколько раз меня
подстреливали, резали, травили – человеку такое и представить не под силу. И я все
равно жива. И ничего меня не возьмет, покуда со мной пан-цуй. Пока есть женьшень, я
всесильна. Жан-Батист недооценивал пан-цуй, думал, что я наслушалась сказок или
увлекаюсь нетрадиционной медициной. Конечно, ему тоже было интересно, какого я года
рождения, но объяснять что-либо я уже долгое время считаю бесполезным занятием.
Это просто будет борьбой с людским скептицизмом. А в жизни и так полно борьбы. Мы
боремся со смертью, с болезнями… И у меня есть мощное оружие для этих целей. Нет, я