125 rus
Шрифт:
будешь дерзить старшим». Подумаешь, какая фифа! Вот у меня и засела идея дожить
до собственных тридцати двух, а потом показать ей, где раки зимуют. О да, я ей все
мозги вынесу! Только самое смешное то, что, когда мне будет хоть пятьдесят лет,
Мира останется тридцатидвухлетней. Это я вам точно заявляю. Не верите, спросите у
мамы или тёти. Они через
А сейчас между нами разница в десять лет, я совершеннолетняя уже по всем
европейским, российским и американским меркам. Но ей наплевать. Например, мы едем
покупать патроны или еще что-то в этом роде. Едем в оружейный магазин. Мира у нас
охотница. Только на охоту она не в тайгу с ружьем ходит, а в город с пистолетом. Это
меня не касается. Вас тоже. Короче говоря, приезжаем с ней в магазин, я говорю: «Мир,
давай я в машине останусь, а?». Она тащит, и тащит меня туда, хоть я и не хочу. Вот
заходим в помещение, я стою в дверном проеме, такая высоченная и тощая, как каланча.
Уши заткну плеером. А Мира вся из себя такая кокетка, одну ножку на другую закинет,
пухленькая, улыбчивая, рыжую прядочку на пальчик накрутит и смеется, улыбается.
Продавец как ее издалека приметит, тут же самые лучшие патроны из подсобки
притащит, распушится от гордости, весь пунцовый прямо, да нахваливает свой товар.
Такое убогое зрелище эти двое представляли, скажу я вам по секрету. Я скорчу
физиономию и стою в углу этой лавки, музыку в наушниках слушаю, делаю вид, будто мне
глубоко фиолетово на всё. Только одно мне непонятно – ну хочешь ты похихикать с
оружейным торгашом, ну меня-то зачем с собой брать? Мне больше удовольствия
доставит в машине на большой громкости музыку послушать. А Мира будет ворчать:
«Мало ли что с тобой случится», и опять потащит меня на привязи по своим делам.
Она постоянно заставляет меня есть и после того, как я поем, запирает туалет и
ванную на два часа, чтобы я не сблеванула. Думает меня перехитрить. Мира ничего не
знает о причине моей голодовки. Она никогда меня не поймет, она слишком узко мыслит
для этого. Еще она не выпустит меня из дома осенью
прочих шерстяных колготок. Она заставляет меня каждый день съедать по ложке
женьшеневого меда. Говорит, что женьшень – панацея от всех болезней.
Они созвучны, эти слова – «пан-цуй» и «панацея»… У женьшеня много других
названий, как говорит Мира. Среди них «корень жизни», «удар бессмертия» и «чудо
мира». Мира постоянно повторяет, что женьшень – одна из причин, постоянно
возвращающих ее в Приморский край. Здесь он растет в тайге в диком виде, а те же
китайцы и корейцы его культивируют… Так вот, дома у меня всегда был корень
женьшеня, стоявший в банке липового меда. Мира заказала два корня у дяди Володи из
Арсеньева. Второй она опустила в маленькую бутылку с водкой, и, спустя некоторое
время, от водки там не осталось и следа, вместо нее получилась какая-то панцуйная
настойка, которой можно один раз протереть рану, и на следующий день рана
затянется, а то и вовсе исчезнет…
У Миры был муж, Жан-Батист. Только он к нам приезжал очень редко. Помню, что
он всегда хромал на левую ногу. Говорили, что у него протез вместо ноги. Он громыхал. Я
имею в виду протез. Такой звук был, будто эта искусственная нога из железа сделана.
Скорее всего, он был на войне… Где же он еще мог потерять ногу? Они с Мирой не из
тех людей, которым поезда отрезают конечности. Они же страшные милитаристы,
ходили всю жизнь и гремели своими пушками.
Они частенько созванивались, когда Мира была у нас. Чтобы связь не пропадала, она
поднималась с трубкой радиотелефона на пятый этаж в подъезде и там говорила с
мужем. Обычно это было часов в одиннадцать вечера. Однажды она вернулась в нашу
квартиру после такого телефонного разговора, села в кресло и в никуда выдохнула:
«Merde!» Я рассмеялась, потому что уж это слово знала точно. А потом выяснилось,
что ей позвонили сообщить о смерти Жан-Батиста. Причем он как-то не сказать что с