125 rus
Шрифт:
Есть стихотворение Роберта Рождественского про Владивосток. Поэт-стадионник,
вспомни первый курс, зачет по новейшей русской литературе. Я отставал, Аня быстрее
меня взбиралась на Орлиное Гнездо и на Голубиную Падь, и на все другие эвересты. Я
вспоминал стихотворение Рождественского, кажется, оно называлось «Вверх-Вниз»,
точно как мы с Аней гуляли сегодня весь день, наша прогулочная лирика, вот этот самый
текст:
«И
ты от прошедшего отмахнись
Владивосток - как качели
вверх-вниз, вверх-вниз...
Это без наигрыша и без веселья,
у океана природа учится
Это на спины щербатых сопок
сопя и кряхтя взбираются улицы
Ты с этими улицами поспорь,
их крутизну - положи в конверт
Владивосток - как любовь
Вниз - вверх, вниз - вверх...
Капли прибоя утри со лба
Ветру серьезному поклонись
Владивосток - как судьба
Вверх - вниз, вверх - вниз
Та ли дорога, или не та...
В наших ладонях - бессонный век
Владивосток - как мечта.
Вверх, вверх, вверх, верх...»
Настроение Ани совпадало с этими рефренами вверх-вниз, вверх-вниз. Она ругалась
вслед машинам, не уступившим дорогу нам-пешеходам. Выкидывала средние пальцы.
Вообще очень бурно жестикулировала. Если бы она родилась такой же немой, как я, то не
пропала бы. Никогда и нигде. Ей бы не продали некачественный товар. Она бы хлопала
детской ладошкой по прилавку и требовала справедливости, будто решалась судьба
человечества. В этом я ей завидовал. Я, предпочитавший отмалчиваться и пожимать
плечами. А, бывало, она становилась необычайно спокойной. Даже созерцательной. То
была моя Аня, пусть и не совсем моя, но под стать мне. Так случалось, когда мы смотрели
на море. Так как моря было по горло, куда ни повернешь голову, то Аня часто была в
благостном расположении духа. Она обнималась и фотографировала меня у Трех Китов.
Памятник, символизирующий благодарность Владивостокским морякам за спасение из
ледового плена. Спасибо. Спасибо за всё.
В 1907 году построили лютеранскую кирху Петра и Павла. Здание, выполненное в
традициях поздней готики. В советское время там был расположен Музей Тихоокеанского
флота. Большие чугунные якоря у входа в церковь. Бог, ты ведь сам определил земле так
много моря.
Она все время просила взять ее за руку. Держать крепче. Она болтала без умолку. Про
автомобили и музыку. «Тачки и гитары». У нее в ухе было три булавки. Святые хрены, так
мы еще и панки в придачу. В настоящей «Шанели» и сыты
головы не выходили эти корабли, понатыканные тут повсюду. Аня просила еще сильнее
сжать ее руку. Аня – крутой корабль, трехмачтовый, по старинке острый, и смотрит ох как
далеко. А я типа якорь. Такой же тупой, чугунный и должен идти на дно. Тянуть ее ко
дну. Не дать ей идти туда, куда ей хочется. Метафоры города-порта.
Я тащусь, сказала Аня.
Я тащился по Евгению Онегину – о, почему он не был капитаном корабля? Или
военным летчиком? Один мой знакомый, бухгалтер, как-то раз сказал мне, что Онегин сам
не знал, чего хотел. Аня не признавала Онегина вообще. Просто потому, что он не был
рок-музыкантом. Я написал в блокноте: «У него (Е.О.) был характер настоящего рокера» и
протянул листочек Ане. Она обещала перечитать грандиозный пушкинский труд
внимательнее. Во второй раз, еще внимательнее. Тогда-то я и спросил ее, какие авторы
нравятся ей, раз она сама пишет роман. Какие литературные направления, школы, стили.
Аня посмотрела на меня как на сумасшедшего. «Это тебя прёт, все эти школы и стили. И
критики. Я это в твоем дневнике читала», - сказала она, - «а мне пофиг. Я просто пишу и
всё». С ней было легко. И тяжело до ужаса. Мы ходили по центру пешком и гуляли
дворами. Стояла великолепная погода.
Андеграунд. Вот кем была Аня. Не-трогай-меня-злобный-психотерапевт! У меня были
в голове свои тараканы на тему детства в интернате и следовавшей из этого
клаустрофобии. Поэтому я решил, что мы с ней будем классной парой. В красном
вагончике фуникулера мы съезжали вниз, на Светланскую, опять в центр. Море скрылось
за домами. Аня задумалась о чем-то не особо приятном. Размышляла вслух о том, то
родители опять будут на нее орать, что ее всё достало, что родители скажут Мире, что
Мира приедет и начнет «выносить мозг». Про то, кто такая Мира, она не произнесла ни
слова. Когда фуникулер уже почти приехал, она махнула рукой. «Ну и хрен с ними», -
вопросительно подняла брови на меня. Я кивнул головой, как всегда.
Мы пошли гулять за руки и ждать, когда стемнеет. Чтобы опять поехать наверх на
фуникулере. Аня предложила пойти выпить. Мы пили ром с колой. И пиво.
Отвратительное сочетание. Но мы так красиво сочетались друг с другом, что могли пить
какую угодно гремучую смесь. Мы могли пить бухту Золотой Рог, и Амурский Залив, и
корабельное дизельное ржавое топливо. И бензин, и солярку наших больших машин. И