125 rus

Ефименко Анна Олеговна

Девочка знала толк в кровавой блевотине. Плакала, глядя на облака. Пусть не совсем на

облака… Плакала, глядя на спидометр – пожалуй, так звучит даже возвышеннее, чем сами

облака.

– Ты… знаешь? Но откуда? – она была сражена наповал.

Потом хитро прищурилась, - это тебе Мира рассказала? Ты знаком с Мирой? Это она

тебя ко мне подослала, да? Отвечай!

«С Мирой не знаком. Я тебя хорошо понимаю. Я тебя чувствую и знаю, какая ты,» - я

старался писать как можно быстрее, -

«и ты страдаешь за весь мир, а они этого не видят,

потому и хотят тебя вылечить. Но я тебя понимаю. Я сам во многом…»

Аня выдернула из моих рук блокнот.

– Я оставлю это себе. Это будет в одной главе моего романа. Сразу положу туда

листочек, чтобы не потерять, - она открыла бардачок, но я схватил ее за запястье.

Теперь несло уже меня. Карандаш выпал и закатился куда-то. Ее рука сжимала мой

блокнот, моя рука сжимала ее руку. Я нашарил карандаш левой рукой, левой же неуклюже

нацарапал на прижатой к коленке мятой странице: «я тебя люблю».

* * *

Я влил в бак голодного Ларго живительное топливо. Мы с Аней переглянулись.

Остаток совместного пути сюда ехали молча. Вернее, она ехала молча.

– Куда ты поедешь? – хмуро спросила Аня.

«ВЛС», - начеркал я прутиком на земле.

– Мне тоже во Владивосток. Тогда давай ты поедешь за мной. Или наоборот: я за тобой,

– Аня замечательно расшифровывала мои жесты.

Окей. Я поеду за тобой.

Она улыбалась. Солнечный зайчик возвращался.

– Где ты живешь, Аякс?

На этот раз мне пришлось лезть уже в свой бардачок за чистой тетрадью. «В центре. В

гостинице». Аня мечтательно подкатила глаза вверх.

– Опять гостиница? – и, немного подумав, ударила колесо, проверяя, не спущена ли

шина, - ну хорошо. Поехали! – рассмеялась она.

* * *

Ключ то и дело норовил выпасть из руки. Аня стукнула мена каблуком под колено.

Механизмы закрутились. Дверь поддалась, мы оба прижимались к ней еще в коридоре, и

теперь влетели в номер, будто в горячую воду. Комната была жаркой, точнее выражаясь,

прогретой. Шторы распахнуты и голубое море врезается в череп, повышая температуру.

По волнам идут яхты и катера. Путешественники плывут на острова. Ах ты хренов

Одиссей. Так сказала Аня. Мотался по всему краю, искал и нашел. Из Ани была

никудышная Пенелопа. Она не сидела на месте. Она захлопнула дверь ногой. Я кинул

ключ с брелоком «910» на письменный стол. Сколько бумаг, бумажек, книг и книжек,

шариковых ручек, обалдеть! Аня посмотрела на это с крайне скучающим видом. Потом

она перевела взгляд на меня. Это было последнее, что я видел отчетливо, перед тем, как

стащил с себя

очки и ослеп на веки вечные. Пока я был зряч, успел впечатать в память

одну долю секунды, когда ее взгляд стал отстраненным, остановился и растворился. Так

она смотрела на море. И на меня. Или на меня. Или на море за окном сквозь меня. На

парусники и летние вояжи по морю прочь. Всюду одна вода. Ноги уходят в пол. Зыбучий

песок.

На слабых, на негнущихся, я схватил ее за шею, и шея охватывалась двумя моими

пальцами, я схватился, как утопающий за соломинку. И оба слова были как нельзя в тему.

И «утопающий», и «соломинка», и то, что между ними. Между ними тридцать

сантиметров, и это уже считается вторжением в личное пространство. Нейтральные воды

остались позади, теперь пошла тема нарушения территорий. И она улыбнулась. У нее

были ровные зубы. Я тоже улыбнулся, но я всегда улыбался с закрытым ртом. Признак

отчужденности, замкнутости. Я провалил все психологические тесты. Она тоже. Еще

раньше меня.

Мы оба стояли на пороге. Шкаф, дверь, да зеркало. И большое белое окно где-то там,

за тысячу километров отсюда, за кроватью и письменным столом. Она вздохнула. Она

выдохнула: «А-й-аааа-кс-а-х», и тянула «а» бесконечно долго. А я, а я, Аякс, а я всегда

жил с закрытым ртом, а я провалил тест на выживание. И заодно на выносливость. Моя

рука скользнула ниже, и чуть не повисла в полете, и уцепилась теперь за ее талию, я

уперся носом в ее волосы. Я дышал. Она опять рассмеялась и рухнула головой в мои

плечи. Мои плечи были твердых переплетов, жесткая обложка, горячая типографская

печать. А она пахла вишней и другими ягодами, злыми и ядовиты- ми. Беладонна.

Дурман. Белены объелся. Дикая вишня, искусственная вишня, сакура. Нагретые на солнце

серьезные книги, распахнутые на середине, загнутые уголки страниц, сноски и оглавления

– это было с моей стороны. С ее стороны был вишневый табак. Ее глаза были подведены

угольно-черным. Губы накрашены бордовой помадой. Бордовое вино. Коктейльная

вишня-черешня. Сакура в цвету.

Мои колени не выдержали первыми. А она – что она? – она же просто держалась за

меня. И мы вдвоем рухнули на пол, на серый гостиничный ковер, днем, уже готовым

сдать смену вечеру, в июле, уже готовом отдать корону августу. В обнимку, вместе, вниз.

Глава 20.

«Ф» - Фуникулер