140 бесед с Молотовым. Второй после Сталина
Шрифт:
Сталин был очень осторожен…
Начиная с марта месяца через Алена Даллеса они вели переговоры с немцами, а нас не пускали. Конечно, мы очень большое недоверие оказывали, пока все не будет решено. Подождем. Это было правильно, по-моему.
Черчилль же дал указание Монтгомери: берегите оружие немецкое, оно еще может пригодиться против Советского Союза. Боялись, что мы пойдем дальше…
Восьмого мая они меня поздравили. Но праздник у них небольшой был. Как полагается, минута молчания. Но не чувствовалось… Не то, что их не касается, но они настороже в отношении нас, а мы в их отношении еще более…
09.05.1972, 11.05.1978
– Мы
А Рузвельт – на Дальнем Востоке. С разных сторон. Занять определенные районы Советского Союза. Вместо того чтобы воевать. Оттуда было бы непросто их потом выгнать…
Я их всех знал, капиталистов, но Черчилль – самый сильный из них, самый умный. Конечно, он стопроцентный империалист. Перед Сталиным он преклонялся… Хитрый. Говорит: «Давайте мы установим нашу авиабазу в Мурманске – вам ведь трудно». – «Да, нам трудно, так давайте вы эти войска отправьте на фронт, а мы уж сами будем охранять». Тут он назад попятился.
06.12.1969, 04.10.1972
– Я читал «Блокаду» Чаковского в журнале по частям, а вот решил последний том дочитать до конца – неужели я не обратил внимания на такую вещь? Вот он описывает 1941 год, декабрь, приезд Идена в Москву. Я его встречал (читает):
«Министр иностранных дел Великобритании Антони Иден, его заместитель Кадоган и посол Великобритании в СССР Криппс сидели по одну сторону длинного стола, на котором стояли бутылки с боржомом и хрустальные фужеры, а Сталин и советский посол в Англии Майский – по другую. Майский выполнял обязанности переводчика». Я, конечно, присутствовал, но он меня не упоминает. Я с Иденом встречался больше, чем Сталин. Он просто меня не хочет упомянуть, хотя это противоречит фактам. Специальное какое-то отношение… А о Сталине он везде старается ввинтить что-нибудь…
18.08.1976
Какая это победа?
– Некоторые писатели рассуждают так. Какая это победа? Это не победа. Мы тридцать пять миллионов потеряли людей во время войны.
– Это как раз такие люди говорят, из-за которых нам так трудно достается победа, – живут предрассудками.
– Россия, мол, все равно б не была под немцами, Сталин или не Сталин был бы у нас. Я говорю: а как же триста лет мы были под монгольским игом и что с нами стало б, если б у нас был слабый руководитель в эту войну?
– Конечно. Это тоже правильно, – соглашается Молотов.
– А они говорят: это не победа.
– Это люди малосоображающие. Или – с чужих слов.
– Молотов, мол, не может тебе ничего другого сказать, он обязан защищать свою точку зрения.
– Какую точку зрения?
– Все, что было сделано при Сталине, все, мол, было правильно.
– Я не считаю, что все было правильно, – говорит Молотов, – а основное – это наша гордость. А тот, кто это не понял, тот просто в политике недоросль.
– Я считаю, что, говоря вашими словами, победа будет за нами.
– Правильно, – соглашается Молотов. – Ведь если бы мы получили поражение, победы бы долго пришлось ждать. А основное мы выдержали, и победа наша крепкая. Но придется еще не раз, конечно, испытать трудные времена.
04.10.1985
– Когда Гитлер стал громить союзников в Арденнах, мы не допустили, чтоб немцы громили их. Это нам было невыгодно. А в 1942-м
Черчилль приехал и стал говорить, что вот они не могут, а я вижу, что Сталин очень спокойно к этому отнесся. Понимал, что это невозможно. Но ему была нужна эта самая бумажка. Она имела громадное значение – для народа, для политики и для нажима на них дальнейшего.
– Стронуть их с места, заставить?
– Конечно. Так не можешь помочь нам, тогда давай помогай вооружением, помогай нам авиацией… Вот именно. Но если б они начали второй фронт не в 1944-м, а в сорок втором или в сорок третьем, им тоже было бы очень трудно, но колоссально бы нам помогли!
– Тысяча девятьсот сорок третий уже приемлемый был?..
– Приемлем – но они ж не пошли на это! На приемлемое. Они в Италии начали. Но нам и такая помощь была помощью. В конце-то концов, мы защищали не Англию, а социализм, вот дело в чем. А от них ждать помощи в деле защиты социализма? Большевики были бы такие идиоты! А вот чтобы их прижать: вот вы какие подлецы, говорите одно, а делаете другое, – это и перед их народом ставит их в трудное положение, народ-то все-таки чувствует, что русские воюют, а они – нет. Потом, не только не воюют, но пишут, говорят одно, а делают другое, это их разоблачает перед народом: что же вы жульничаете? Веру подрывает в империалистов. Все это нам очень важно.
Я считал нашей громадной победой мою поездку в 1942 году и ее результаты, потому что мы ведь знали, что они не могут пойти на это, а заставили их согласиться и подписать.
Сталин давал еще указания, чтобы мы требовали от них оттянуть тридцать-сорок дивизий на себя. И когда я к Рузвельту приехал и сказал, в душе подивился тому, что он ответил: «Законное, правильное требование». А сам видел только доллары и думал, наверное: «И все равно вы к нам придете кланяться. Конечно, мы вам должны помогать, но надо, чтоб вы подольше воевали, и поэтому мы готовы поддержать вас». Он без всяких поправок согласился с моим коммюнике, что второй фронт будет открыт в 1942 году. Но это в глазах своего народа тоже позор, ведь большинство-то в народе честные люди, и, когда от имени государства обещают открыть второй фронт, а потом явно делают другое, люди видят, что таким руководителям верить нельзя. А нам это разочарование в империалистах выгодно. Это все нужно учесть. Я, например, не сомневался, а тем более Сталин никакого доверия к ним не имел. Да, конечно. Но мы их упрекали! И правильно.
А Рузвельт верил в доллары. Не то что больше ни во что, но он считал, что они настолько богаты, а мы настолько бедны и настолько будем ослаблены, что мы к ним придем. «Тогда мы им и пропишем, а теперь надо помогать, чтоб их тянуть».
Тут-то они просчитались. Вот тут-то они не были марксистами, а мы ими были. Когда от них пол-Европы отошло, они очнулись. Вот тут Черчилль оказался, конечно, в очень глупом положении. С моей точки зрения, Черчилль наиболее умный из них как империалист. Он чувствовал, что если мы разгромим немцев, то и от Англии понемногу полетят перья. Он чувствовал. А Рузвельт все-таки думал: они к нам придут поклониться. Бедная страна, промышленности нет, хлеба нет – придут и будут кланяться. Некуда им деться.