1993 год. Назад в СССР, или Дети перестройки

Мерзликин Алексей

Грустные мысли за борт! Путешествие начинается!

Глава 4

В свои неполные двадцать восемь лет Алексей Князев достиг многого, даже слишком многого, хотя и начинал всё с нуля, с пустого листа, без поддержки родителей, друзей или влиятельных родственников, как начинали свою карьеру многие молодые люди восьмидесятых, дети перестройки – так называли теперь их поколение, ведь их путёвки в жизнь в основном совпадали с самым началом этого периода жизни и развития советского общества.

Из школы, из армии, с первых лет работы Лёшка вынес только одно – жить нужно достойно, как нормальные люди, а для этого нужны деньги, и деньги немалые.

В газетах, по телевидению и радио,

напропалую талдычили, вбивали, ввинчивали стальными шурупами в головы миллионных трудяг – работайте, работайте до седьмого пота, работайте ради светлого будущего, работайте ради уважения в коллективе, ради благосостояния, которое повышалось постоянно, но только на бумаге в тех же газетах. Из года в год зарплата росла по крохам, рублями и копейками, но лишь в пространных, нудных годовых и квартальных отчетах, которые печатались на первых полосах за подписями очень известных фамилий, что им, фамилиям этим, верили, верили, несмотря на то, что почти у каждого зарплата падала. Лишь у немногих оставалась она на старом уровне, таком, когда едва не протягиваешь ноги, с грехом пополам сводишь концы с концами, И стыдишься называть эту убогую цифру своим знакомым. Правда, были люди, у которых зарплата вдруг повышалась. Бывало даже на червонец. «Бог мой, какие деньги», – говорили все. И ходил счастливчик по заводу, институту или стройке какой-нибудь с довольным видом, провожаемый завистливыми взглядами коллег, сослуживцев, с гордостью получая свой листок на зарплату. Вот, мол, смотрите, не зря работал столько-то лет. Гнул спину, и перед начальством тоже , пахал, едва ли не с хлеба на воду перебивался, и вот она долгожданная прибавка к зарплате.

Но таких счастливчиков были единицы в коллективах. Подачки им кидали, как кость голодному псу. Администрация играла в демократию, дешевыми трюками вселяя надежду в рабочий класс и интеллигенцию, гниющую на картошке или дремлющую у старых кульманов. Летели крупные тузы со своих постов. Об этом иногда и почти в открытую писали. Дескать, и до них добрались. Вот ведь как – перестройка снизу доверху.

Но в их кресла садились другие люди, энергичные, умеющие давать красивые обещания. А время шло, и все оставалось по-старому. Перестраивался лишь фасад здания. Облицовывали его усердно новой красивой разноцветной плиткой отечественного производства, а старые трещины в фундаменте заливали крепким бетоном.

А ведь незаметно, как овраги в поле пшеницы после дождя, в фундаменте этом появлялись новые трещинки, небольшие пока, ничего не значащие и вроде бы не угрожающие строению. Но не ведали про них торжественные голоса, разносящиеся под сводами 75-летней давности, под сводами, которые помнили ещё не громкий твёрдый голос своего великого строителя, после смерти которого в могучем здании им возведённом, угадывались лишь общие контуры первоначальной постройки.

Теперь, когда люди в большинстве своём махнули рукой на все давние обещания , когда телевидение и пресса сделали своё дело, когда исчезли постепенно из публикаций, из телеэкранов, волнующие когда-то давно всех темы, ранее закрытые, а теперь и вовсе, казалось бы, ненужные, когда на прилавках лежали уже свободно адидасы и саламандры, лицензионные, внешне красивые, но шитые нашими гнилыми нитками, когда 5-рублёвое мясо уже почти не было дефицитом в глубинке, теперь и только теперь, проделав дорогу только своими руками и своим умом, после долгих лет лишений, лучших лет молодости, загубленных на 100-рублёвых работёнках, Алексей Князев встал на ноги.

Непросто и не легко шёл он к пику своих желаний, своих возможностей. Да и, наверное, не достиг ещё его, этого самого пика. Он был по натуре своей бунтарём. Нигде и никогда он не склонял своей головы. Редкие минуты малодушия и жестокой депрессии тут же сменялись долгими днями и ночами напряжённой работы над задуманным делом, над самим собой. Последние несколько лет Алексею удавалось всё-всё, что он задумал. Непременно исполнялось, сбывалось, приводилось в действие с какой-то

потрясающей, роковой неизбежностью и неотвратимостью. Иногда Князев оглядывался на себя – школьника, солдата, полунищего мечтателя или больного, почти потерявшего волю и надежду. Оглядывался, сравнивал с собой, теперешним, здоровым, сильным, уверенным в себе, сделавшим самого себя заново. В такие мгновения Алексею казалось, что все последние пять лет – это сон, лишь приятная эйфория, готовая вот-вот оборваться и проснётся он, и снова потянутся непролазные и беспросветные будни, нелюбимая работа и редкие дешёвые радости.

Забыть, забыть, как кошмар, вычеркнуть из памяти всё прошлое. Нет, не всё, конечно, только самое чёрное, мерзкое. Было ведь раньше и то, от чего до сих пор давит иногда в груди, и приятные эмоции всплывают оттуда, откуда-то из глубины души, из самых потаённых её уголков. Имя этому ностальгия, имя этому юность, ушедшая безвозвратно.

Даже теперь, после столько всего перенесённого, он с теплотой вспоминал далёкую пору беззаботной учёбы в школе, даже в училище, где и познакомился он с такими прекрасными и верными друзьями, как Сашка Рыжов и Сашка Колычев, с другими ребятами, пусть не такими близкими, но всё же хорошими товарищами. Лёшка не сходился со всеми подряд, ни в школе, ни потом уже на работе. Он не любитель был выпить или постучать в домино в обеденный перерыв, наскоро перекусив в заводской столовой полупрожаренным шницелем с мороженной картошкой. Умел он, правда, подстраиваться под компанию. Жизнь научила, в основном, армия, почти все на любой работе его уважали, хотя и мало кто сходился с Алексеем достаточно близко.

С девушками он был застенчив, до армии ни с кем не гулял даже, да и после неё ни за кем не гонялся особо. Был, Лёшка, малообщителен, неразговорчив с женским полом, навороченные девицы платили ему лёгким презрением и безразличием, а скромненькие маменькины дочки, подчас вздыхающие томно и не решающиеся на первый шаг, не могли добиться его благосклонности. Алексей или не замечал таких, или они не отвечали его идеалам внешности, которые за 22 года невинности выработались у Князева довольно строгие.

Первой его женщиной стала совершенно случайная дешёвая бабёнка, в меру смазливая и наглая, связь с которой Лёшка погнушался даже поддерживать после этого случая. Вообще-то он любил походить по дискотекам, молодёжным барам и кафе, бывало, на последнюю трёшку, оставаясь без копейки, на обеспечение отца с матерью. Танцевать Лёшка выучился отлично, любил это дело, все удивлялись, когда этот высокий, грузный, казавшийся таким тяжёлым и неповоротливым, парень, выделывал прямо таки чудеса на танцплощадке, преображаясь до неузнаваемости.

Даже до сих пор ещё, правда, редко, годы не те, общество солидное всё-таки, иногда показывал класс, как в старые добрые годы, и величавые красавицы удивленно вскидывали брови, и лысоватые, располневшие, респектабельные товарищи беспокойно ёрзали в мягких креслах, явно проигрывая в сравнении перед своими жёнами. Да, сейчас он держал себя в форме, хотя времени для занятий было маловато. Постоянные разъезды, хлопоты, визиты и приёмы, связи, звонки, просьбы, распоряжения. Всего этого хватало в теперешней жизни Алексея, жизни настоящего делового человека, человека с размахом и далеко не с таким, про который говорят иногда короче, – размах на рубль, удар на копейку. Нет, далеко не на рубль размахивался теперь Князев. А уж если бил, то тем более не на копейку.

Оценили 2 человека

Глава 5

Ресторан представлял собой довольно большое помещение, но несмотря на размеры, был каким-то тёмным, с низкими, обшитыми лесом, потолками, зашторенными окнами с мягкой красноватой подсветкой. Он был уже почти заполнен, когда трое друзей, плечо к плечу, вошли в широкие двери заведения. Все трое при параде, в костюмах и галстуках. Даже Колычев сменил традиционную футболку на элегантную тёмно-коричневую тройку.