20 лет дипломатической борьбы
Шрифт:
В новом отеле «Карлтон», возвышающемся над водами Женевского озера в зеленой листве, на фоне которой вырисовываются уже первые строения нового дворца Лиги Наций, негус, в черном сюртуке в талию и в плиссированной рубашке с жабо, проводит со своими друзьями и юридическими советниками «военный» совет.
С горечью и печалью негус говорит своему советнику, французскому юристу Гастону Жезу:
– Итак? Это, значит, и есть международные законы? Пятьдесят два государства могут таким образом обречь одну страну на исчезновение с карты
Обращаясь затем к возвратившемуся из Эфиопии международному юристу Николаю Политису, негус продолжает:
– Я счел необходимым приехать в Женеву главным образом из уважения к своему народу, чтобы высказаться от его имени и сообщить, что в Горе существует новое эфиопское правительство и что сто пятьдесят тысяч человек моей армии под командованием раса Имру готовы сражаться, если, конечно, можно сражаться против позорных итальянских методов ведения войны.
Говоря все медленнее и медленнее, негус заканчивает:
– Я не верю больше в то, что у Англии или у Лиги Наций найдется теперь достаточно смелости, чтобы предоставить моей империи деньги и боеприпасы. Но здесь я буду тем не менее по-прежнему продолжать выполнять свой долг!
На следующий день утром состоялось торжественное заседание.
В холле здания «Электораль» Леон Блюм – главное действующее лицо!
Министры, делегаты и эксперты различных стран, которых он уже успел принять за это время, озадачены и восхищены. Как обычно, они ожидали увидеть обеспокоенного, взволнованного, торопящегося премьер-министра, а Леон Блюм, к их изумлению, принял их так, словно он каждому из них мог уделить все свое время, а в беседе с ними даже затрагивал – и всегда с блестящим остроумием – самые различные философские и литературные темы.
– У нас появился новый диктатор, – говорит, улыбаясь, Политис, – диктатор разума!
Заседание начинается без негуса, как это и было заранее решено Жозефом Авенолем.
После того как аргентинский делегат потребовал от Ассамблеи голосовать за «непризнание» захвата Эфиопии, слово было предоставлено вошедшему негусу.
Медлительный и величавый, одетый в свою традиционную длинную мантию каштанового цвета, из-под которой видна белая плиссированная рубашка, негус в глубокой тишине проходит через полутемный зал. Он поднимается на трибуну под внезапно вспыхнувшими огнями прожекторов и магниевых вспышек.
– Чтобы понять трагедию моей страны, нужно вспомнить о соглашении седьмого марта тысяча девятьсот тридцать пятого года, заключенном между Муссолини и Пьером Лавалем… – начинает он.
Но в этот момент поднимается со своего места итальянский консул в Женеве. Это условный сигнал.
Тотчас же наиболее видные фашистские журналисты, с утра прибывшие в Женеву, начинают во всю мочь свистеть в полицейские свистки.
Поднимается всеобщая суматоха. Председатель Ассамблеи не знает, что делать. В зале появляются швейцарские гвардейцы и бесцеремонно хватают смутьянов, которые вопят: «Да здравствует Муссолини!»
Суматоха продолжается на улице.
Население
Негус, не покидавший трибуны, невозмутимо продолжает:
– Соглашение Лаваля – Муссолини препятствует Лиге Наций применять санкции, мешает ей выступить против тех льгот, которые получил Муссолини для перевозки войск и оружия по Суэцкому каналу! С другой стороны, Лига Наций не хочет даже снять эмбарго на поставки оружия для моей страны.
В кулуарах постоянный представитель Италии в Женеве Бова Скопа говорит журналистам:
– Дуче одобряет действия итальянских журналистов. Он предлагает секретариату Лиги Наций освободить их.
Между тем негус заканчивает:
– Народ Эфиопии никогда не покорится. Сегодня он задает вопрос пятидесяти двум государствам: какие меры предполагают они предпринять, чтобы дать ему возможность продолжать борьбу?
Склонившись к своим пюпитрам, делегаты не реагируют больше. Заседание закрывается.
На следующее утро, сменив на трибуне Ассамблеи Энтони Идена, который напомнил, что «английское правительство настаивает на непризнании захватов, совершенных в Эфиопии, и, предвидя отмену санкций с 15 июля текущего года, требует сохранения английских военно-морских сил в Средиземном море», Леон Блюм, являя собой воплощение кротости и изворотливости, произносит патетическую речь.
– Господа, положим конец страданиям людей во всем мире… По всей вероятности, война неизбежна. Вооружение Германии является причиной войны… Одна только Германия своими действиями препятствует осуществлению разоружения… Тот, кто хочет сохранить в настоящее время мир, должен пойти на риск войны.
Все эти высказывания Леона Блюма были встречены овацией.
На другой день заседание Ассамблеи проходит скучно. Делегаты дремлют. Вдруг раздается револьверный выстрел!
В одной из боковых лож падает человек. Его поднимают, затем укладывают на диван в кабинете Авеноля. Он в бессознательном состоянии. Тонкая струйка крови медленно стекает по его бледной щеке с правого виска. Конвульсивным движением он прижимает к груди портфель из черного сафьяна. Из его удостоверения личности видно, что это венгерский еврей, фотограф, по имени Стефан Люкс.
Сквозь хрип слышно, как он шепчет по-немецки:
– Мой портфель… Авеноль… мои письма… не забудьте о них… Евреи… письмо… меньшинство…
В последний раз дергается его челюсть. Все кончено.
Прибегает Авеноль. Разъяренный, он хватает портфель и открывает его. В нем лежат два письма: одно адресовано ему, а другое – корреспонденту газеты «Пти паризьен» Дюбоше.
Последнему Стефан Люкс написал: «Я отдаю свою жизнь в надежде, что моя смерть напомнит руководителям Лиги Наций об их долге в отношении евреев, национальных меньшинств и малых наций. Я верил в Лигу Наций. Но я глубоко ошибся!»
– Господа, – говорит Авеноль, который возвращается в сопровождении медсестер и санитаров, – я хочу, чтобы это событие не получило никакой огласки, ибо это могло бы нанести ущерб Лиге Наций.