20 лет
Шрифт:
Эмоции переполняли. Сказать, что было неприятно, некомфортно, неловко, мало. Меня тошнило. Не только морально, физически. Воздух показался закопчённым, загаженным. Театральное представление для соломенных, шаблонных актёров. Шаблонные не оттого, что успешные, уверенные, везучие. Все они были частью сглаженной, хорошо отработанной системы. Что бы я хотела сказать, имея на то возможность? Что дерьмо есть ваша лицемерная система. Дерьмо - ваше спланированное будущее. Пафос, что из вас прёт, самолюбие, фанатичная привязанность к материальным ценностям, зацикленность на социальных показателях. Будущие ядерщики,
Запрограммированное существование. Не имеет значения, интересно ли тебе дело, коим приходится заниматься по роду деятельности, интересны ли окружающие люди. Интересна ли такая спланированная, расписанная по годам жизнь. Верхушки государства решили, что это хорошо, что это правильно, значит, иначе быть не может. Отступиться от системы равно тому, как выпасть из жизни. Стать непонятным, чужим обществу. Оказаться без почвы под ногами, без опоры, без уверенности в завтрашнем, так сказать, дне. Этого, разумеется, никому не хочется. Проще делать так, как нужно, так, как от тебя ждут. Результат: размеренная, стабильная, абсолютно ровная жизнь без лишних проблем и волнений. Хотя...может, не так уж это и плохо?
– Кир, постой, - застегивая на ходу пальто, я стремительно шла к выходной двери, когда услышала за спиной голос Климта.
– Подождёшь меня?
Я остановилась, не понимая, что он делает. Зачем он это делает. Но так или иначе, через пару минут мы уже вместе спускались по скользким ступеням школьного крыльца. От разом нахлынувших эмоций перед глазами плыло, да и внутри дело обстояло нисколько не лучше. Не стоило идти на эту встречу. Стоило послушать себя. Посмотреть на ситуацию реально. Без прелюдий и эвфемизмов.
– Не торопишься?
– Да нет.
– Хорошо. У меня тоже есть время. Прогуляемся?
– Давай.
– Просто глупо было бы вот так вот молча разойтись. Неизвестно, когда жизнь сведёт в следующий раз.
– Считаешь, нам есть о чём говорить?
– А разве нет?
Я промолчала.
– Как ты живёшь?
– продолжил он, надев перчатки.
– Чем живёшь?
– Ничем особенным. Я отвыкла рассказывать о себе, да и рассказывать на самом деле нечего.
– Всё ещё обижаешься на меня?
– Обижаюсь? Нет. Что было, то было. Я не живу прошлым. Всё изменилось, мы изменились, смысл держать обиду за то, чего не переиграть?
– Если ты говоришь это искренне, я рад. Но даже если вдруг что, не держи зла, Кир. Я знаю, что виноват.
Я снова молчала.
– Ты повзрослела.
– Разве?
– Да. Смотришь иначе. Более закрыто, более холодно что ли, но тебя это не портит. Наоборот.
– Не очень удачный комплимент.
– Да это и не комплимент. Просто констатирую факт, - сказав это, Климт достал пачку "Winston", зажигалку.
– Можно мне тоже?
– Ты куришь?
– изумлённо отрезал он, глянув на меня с недоверием.
– Не курю системно, но в качестве исключения - да.
– А говорила, что никогда не поддашься
– Время всё меняет. Не брать в рот сигареты - не единственный принцип, который я предала. В двадцать лет человек не такой сильный, как в семнадцать. Что-то внутри с возрастом ломается.
– Согласен. Время многое меняет, но ты по-прежнему точно изъясняешься.
Остановившись, мы закурили. Я изо всех сил сдерживала кашель, но кого пыталась-то обмануть? Сделав пару затяжек, лёгкие дали обратный толчок, вылившийся в предательское доханье. Климт улыбнулся.
– Существует категория девушек, которым курить не стоит.
– Почему?
– глухо произнесла я, выбросив сигарету в сугроб.
– Потому что не идёт им это. Портится поэтический облик.
– А если его изначально не было?
– Тогда бы я это не сказал.
– Ты приехал на каникулы?
– Да. Через две недели обратно.
– Как тебе Москва?
– Грязная, - ответил он с явным пренебрежением.
– Шумная, забитая, аляпистая. Возможностей, конечно, много, а смысла в них не видишь. Попадая в большой город, перестаёшь знать цену и понятиям, и вещам, и людям. Жизнь в такой обстановке напоминает что-то вроде постоянного карнавала: все танцуют, всем весело, а выключи музыку, убери искусственно намешанные краски - ничего не останется. Сплошной маскарад и липовые маски.
– Почему ты не собрал группу?
– Потому что дурак. Думал, поживу какое-то время беспечной студенческой жизнью, наберусь сил, вдохновения, улучшу технику, но постепенно стал всё меньше и меньше брать в руки гитару, навыки стали пропадать, пальцы деревенеть. А когда такое происходит, начинаешь бояться что-либо делать, начинаешь ненавидеть себя, чувствовать, что предал себя, искать оправдание, искать то, в чём можно забыться. То, что хотя бы на время заполняет пустоту внутри.
– И что?
– Встречи с друзьями, алкоголь, секс, Лера.
– Ты по-прежнему с ней?
– Да, по-прежнему с ней. Хотя не раз расставались.
– Любишь её?
– Скорее люблю, чем нет. В любом случае я привязан к ней, мне не безразлична её жизнь. Я чувствую, что несу ответственность за неё, хотя знаю, что она достойна намного большего, чем я могу ей дать.
Резкий февральский ветер бил по лицу, по рукам, холод брал беспощадно и решительно. Тусклый свет старого фонаря слабо освещал пустой двор спального района, в котором мы оказались. Всё происходящее казалось невозможным, сладко-горьким, далёким ледяным сном, всё больше и больше уволакивавшим в недосягаемый, нереальный мир.
– А что насчёт тебя?
– спросил Климт, пустив изо рта густые клубы дыма.
– У тебя кто-то есть?
– Да, - призналась я, с неожиданной для себя нежностью вспомнив о Марке.
– Есть. Уже пару месяцев живём вместе.
– Серьёзно?
– Да. Удивлён?
– Если честно, не то слово.
– Почему?
– Можно не отвечать? Не хочу сказать то, о чём пожалею после.
– Как знаешь.
Заявление о сожительстве укололо его - то было видно, но говорило здесь задетое самолюбие, не больше. Мне от всей души хотелось сделать Климту так же больно, как сделал когда-то мне он, но ни физически, ни морально прав и возможностей на то у меня давно уже не было.